Капкан для киллера - 1

Так называемые «Петры», изолятор временного содержания во дворе Петровки, 38, – это тебе не беспредельная Бутырка и не беспокойная Краснопресненская пересылка. Пацаны, которые там бывали, говорят, что и содержание лучше, и порядки либеральней. Больше, чем тридцать суток, держать его не имеют права, потому что вряд ли РУОП сможет собрать обвинение. Хотели бы посадить всерьез – подкинули бы ствол, пару «маслят» или наркоту: известный ментовский прием. Зато в «Петрах» не будет никакого Чижа, никаких братьев Лукиных. А главное, можно будет собраться с мыслями и решить, как жить дальше.

И вот – тесный внутренний двор Петровки, приземистое трехэтажное здание с решетками, выкрашенными в траурный черный цвет, тесный шмональный бокс, опись вещей, обязательный медицинский осмотр, унылый длинный коридор, «рекс» – и наконец камера...

Камера, куда поместили Свечникова, оказалась относительно небольшой: чуть больше руоповского кабинета, в котором его сегодня допрашивали. Убранство – стандартное для заведений подобного рода: двухъярусные шконки, стол со скамейками посередине камеры, чугунный унитаз и умывальник с раковиной за ширмой. А сидело здесь лишь четыре человека, не в пример переполненным Бутырке и «Матросске». Небольшой щуплый юноша с болезненным румянцем на шелушащихся щеках заехал на «хату» за неудачный угон дорогого автомобиля какого-то большого милицейского генерала – содержание его в столь престижном, по меркам преступного мира, месте объяснялось тем, что родители неудачливого угонщика еще не в полной мере возместили генералу материальный и моральный ущерб.

Второй обитатель камеры – маленький, усатенький, с морщинистым, словно пожеванным, лицом ожидал перевода в следственный изолятор. Несмотря на непрезентабельную внешность, менты навесили на него едва ли не половину Уголовного кодекса: от бандитизма до хранения оружия, наркотиков, плюс сопротивление сотрудникам органов правопорядка при задержании.

Третий – совсем молодой пацан, с разбитым, припухшим лицом (видимо, при недавнем «закрытии») обвинялся в распространении наркотиков. По всему было заметно, что новая, целиком непривычная обстановка серьезно деморализовала арестанта. Он выглядел словно вареный – все время молчал, на вопросы отвечал невпопад и большую часть времени сидел на шконке, тупо уставившись в какую-то одному ему известную точку в пространстве.

Зато четвертый обитатель «хаты» наверняка был завсегдатаем подобных заведений. Руки, украшенные фиолетовыми перстнями-татуировками, характерные блатные жесты, блестящая тусклым золотом фикса во рту. Он и держал на «хате» масть. Звали его Виталик, но к этому человеку чаще обращались как к Конверту – таково было его погоняло. Свечу он знал, но лишь понаслышке: в специфических кругах Москвы у них оказалось немало общих знакомых.

Конверт прогнал с нижней шконки торговца наркотиками, предложив Свечникову спать на более престижном и удобном месте. Предложил чифирнуть. Лишь только новый постоялец «хаты» пригубил коричневого напитка, мысли его обрели былую стройность, уверенность. Отходя ко сну, задержанный все более и более утверждался в мысли, что все закончится хорошо.

Весь вечер Виталик-Конверт рассказывал новому знакомому о своих проблемах, о том, что пытается разыскать тут, в «Петрах», какого-то спортсмена-беспредельщика и наказать его. Свеча кивал, поддакивал, но на самом деле слушал собеседника рассеянно.

Вскоре объявили отбой.

Свечников устало смежил веки. Перед глазами сумбурным вихрем пронеслись отрывочные картины минувшего дня: поездка с пацанами на «стрелку», «терка» с березовским Шмелем, неожиданный ментовский наезд, разговор с тем самым желтозубым руоповцем Воиновым, который пытался кошмарить его признаниями Укола...

Скоро он уже крепко спал.

День на новом месте начался кошмаром – протяжным, хлещущим.

Свечников проснулся от какого-то мерзкого стука. Стучали, судя по всему, в металлическую дверь и тоже чем-то металлическим. Новому обитателю камеры казалось, будто кто-то невидимый, но страшный и агрессивный, словно злой тиранозавр из курса школьной биологии, тяжелым ломом лупит его по нежному темечку.

С огромным трудом поднял голову, посмотрел в зарешеченное окно – рассвет вплывал в помещение серый, грязный, мутный. Наверняка небо над Петровкой было затянуто тучами.

Стук, казалось, нарастал: так нарастает звук реактивного истребителя, подлетающего к аэродрому, и Свеча понял: заснуть ему уже не удастся.

– Подъем, подъем! – послышался за дверью чей-то на редкость грубый голос.

Задержанный поднялся, невольно подумав о том, что все ментовские голоса в чем-то одинаковые – и если не в высоте, не в тембре, но наверняка в интонациях.

– Подъем!

– Свеча, кентуха, вставай, сегодня банный день. – Конверт сбросил серый «вшивник», то есть одеяло, пружинисто поднялся и, проходя к умывальнику, крикнул в сторону двери: – Будет тебе стучать, «пупкарь» долбаный! Глухих нет.

После завтрака задержанных вывели в коридор и повели мыться.

Баня – а точней, помывочная – представляла собой несколько отдельных кабинок.