Капкан для крестоносца

Ричард восседал на помосте вместе с графом, архиепископом, членами большого городского совета и женами оных. По его настоянию аббата Стефануса тоже усадили за высокий стол, тогда как английские рыцари устроились внизу и наслаждались угощением, выгодно отличавшимся от скудных рационов, ждавших их по возвращении на море. Дело дошло до последней смены блюд, жареных лебедей, когда внимание обедающих привлекли громкие голоса. Вскочив на ноги и раскрасневшись, архиепископ гневно указывал на облаченного в черную рясу аббата. Тот тоже отодвинул кресло и встал, явно не намеренный уступать. Морган и Варин не настолько понимали латынь, чтобы уловить суть спора, но с интересом наблюдали, как приор и монахи покинули места внизу и сплотились вокруг аббата, как воины вокруг командира. Вид у них был как у людей, понимающих, что им противостоят намного превосходящие силы, но, тем не менее, готовых сражаться до конца.

Спор достиг стадии, когда все орут, но никто не слушает. Ричард сидел, откинувшись на спинку кресла и сложив руки. Вид у него был скучающий, из чего Морган и Варин сделали вывод, что терпение короля на исходе. Когда он наконец встал и зычно призвал к тишине, друзья с ухмылкой толкнули друг друга локтем. Убедившись, что зал смолк и он находится в центре внимания, Львиное Сердце начал говорить, оборвав графа, попытавшегося его перебить. Когда он закончил, люди стали переглядываться и против воли закивали. Архиепископ выступил в качестве миротворца, шагнув вперед и протянув аббату руку. За это он удостоился осуждающего взгляда со стороны графа Рафаэля, но когда его супруга шепнула ему на ухо пару слов, граф присоединился к этим двоим, и весь зал издал вздох облегчения.

Рыцари Ричарда могли только догадываться о причинах этой стычки, но им пришлось придержать свое любопытство до тех пор, пока пир не закончился. Когда установленные на козлах столы разобрали и в зал вошли музыканты, король спустился и разъяснил спутникам смысл того, что они видели, но не поняли.

– Высокородных граждан Рагузы не обрадовало, что аббат Стефанус и его бенедиктинцы получили такой куш. По их мнению, такую большую сумму разумнее было бы потратить на перестройку городского собора, а не выбрасывать на ветер, возводя церковь, которую не сможет видеть никто, кроме монахов. Аббат возражал, настаивая, что Господь явно выразил свою волю, чтобы возвести храм на Ла Кроме, раз именно там мы ступили на сушу.

– Тебе, государь, вроде как удалось разрешить спор, – заметил Морган. – Обмен оскорблениями прекратился. Но как ты этого достиг?

– Я сказал им, что не против пустить деньги на перестройку собора, но есть два условия. Во-первых, замену должен одобрить папа, ведь в конце концов, это был священный обет. Во-вторых, часть средств пойдет на ремонт церкви в аббатстве. И в качестве утешения для аббата я предложил, чтобы настоятелям монастыря на Ла Кроме каждый год на Сретение разрешали отслужить мессу в соборе Святой Марии в честь их щедрой уступки.

Губы Ричарда сложились в слабую улыбку.

– Единственный способ достичь прочного компромисса, это сделать так, чтобы обе стороны были одинаково недовольны им. В этом случае некоторое разочарование присутствует, однако и те и другие считают мое предложение справедливым, так как и без выгоды никто не останется. Помогло, конечно, и то, что рагузане народ рассудительный. Иными словами, не французы.

Рыцари расхохотались, хотя и понимали, что ничего смешного в этой шутке нет: Ричард никогда не простит французских союзников за весь тот вред, причиненный ими крестовому походу. Варин ухватился за удобный случай, чтобы изложить свою точку зрения.

– Я вот пораскинул мозгами, милорд, – начал он и двинул под ребра Гуго де Невилла, когда тот в притворном ужасе схватился за голову. – Мы все переживаем насчет той лжи, которую распространил о тебе епископ Бове по пути во Францию: что ты в сговоре с сарацинами и никогда не собирался возвращать Иерусалим, и прочий подобный вздор. Но пираты Георгиоса и горожане Рагузы не поверили ему, потому что слышали рассказы возвращающихся домой воинов. Не может ли получиться так, что правда возобладает над клеветой даже во Франции и в Германии?

Король был поражен такой наивностью.

– Филиппу и так известно то, что на самом деле произошло в Утремере, однако он не мешает епископу клеймить меня как предателя христианского дела. Что до Генриха, то ему наплевать на правду, как и на честь. Но если человека судят по тому, кто его враги, то я, надо полагать, сделал в жизни кое-что хорошее.

Его спутники вновь рассмеялись, и этот последний вечер в Рагузе закончился на приятной ноте. Все радовались короткой передышке от суровой реальности, ждавшей их поутру, когда им предстояло выйти из уютной городской гавани в открытое море.

* * *