Капкан для призрака

Приговор Эльзе Лютц оказалось вынести не просто. Она вызывала и страх, и сочувствие, и уважение. Присяжные совещались бурно и долго. Да, преступление было жестоким! Но обманутая юная девушка, родившая ребенка и доверчиво ждущая окончания срока траура, – и опытный обольститель, по-видимому, с самого начала знавший, что не женится на ней! Это суд учел, как и то, что молодая женщина сама отдала себя в руки правосудия, не допустила осуждения невиновного… Эльзу не отправили на каторгу, присудили к пяти годам тюрьмы. Когда ей последний раз позволили свидание с родными, она попросила:

– Брат, возьми к себе моего сына! Настенька, я знаю, что вы его любите и станете ему хорошими родителями. Умоляю: сделайте так, чтобы он обо мне ничего не знал! – И, приложив ладонь к Настиным губам, не дав ей возразить, добавила: – Я знаю, что больше уже его не увижу. Из тюрьмы я не выйду…

Что это было – предчувствие? Или Эльза сама не хотела больше жить? Но через полгода Лютцы получили известие: тяжелой бронзовой статуэткой Эльза разбила голову начальнику тюрьмы и выбросилась из окна его кабинета, с третьего этажа, на железные, острые, как пики, колья забора… Потом они узнали и подробности: начальник тюрьмы сначала просто уговаривал Эльзу стать его любовницей, обещая всяческие послабления, а потом решил действовать силой. В тот роковой вечер ее привели в его кабинет под конвоем…

Людвиг Августович тяжело вздохнул и сделал долгую паузу. Он рассказывал на удивление интересно и эмоционально – словно романтическую историю.

– Значит, Эрих остался у вас? – прервал молчание Викентий Павлович.

– Это так! Он был совсем маленький, полтора года, и, конечно же, ничего не помнит. Он даже в самом начале не слишком тосковал о матери, потому что привык с рождения видеть около себя мою жену, да и меня. Так он и стал нашим сыном. Преступление Эльзы и ее смерть рано свели в могилу моих родителей, а мы всей семьей вскоре перебрались в Малороссию, под Киев. Продали пекарню и магазин, купили в Белой Церкви дом, я пошел служить по почтовой части… Здесь никто не знал ни нас, ни нашей истории. Я выполнил просьбу Эльзы: кроме меня и жены, никто даже не догадывается, что Эрих – не наш сын.

– А ваша дочь, Лиза? Она ведь все же была постарше мальчика, когда происходили трагические события. Разве она не помнит свою тетю?

– Да ей ведь семь лет только было! – взмахнул руками Лютц. – Малышка! Тетю она, конечно, помнит, но вот что Эрих ей не родной, а двоюродный брат, – нет, об этом совсем забыла! Эрих, кстати, тоже знает, что у меня была сестра и рано умерла. Больше ничего. Так же, как и Лиза.

«Вот как?» – подумал Викентий Павлович и чуть заметно недоверчиво покачал головой. Он вспомнил рассказ Лизы о семейном проклятии и тайне. Но высказывать Лютцу свои сомнения не стал. Спросил другое:

– Ну а как же об этом узнал Лапидаров? Он ведь именно историей вашей сестры шантажировал вас? Грозился рассказать Эриху?

– Да, да, он все знал! – Людвиг Августович несколько раз энергично кивнул головой, потом недоуменно развел руками: – Он никогда не говорил мне, как и откуда все узнал. Да только знал все подробности!

Еще в начале курортного сезона, в мае, Лапидаров появился в Баден-Бадене. Кто-то подсказал ему, что в пансионате «Целебные воды» охотно принимают русских – сами хозяева выходцы из России. В это время у Лютцев только что поселился фон Кассель с дочкой, других постояльцев еще не было. А Лапидаров просто вцепился в них мертвой хваткой. Он заявил, что с первого взгляда влюбился в их пансионат, что таких приятных хозяев трудно встретить, что готов заплатить вперед, что не знает немецкого языка, а здесь может говорить по-русски… Они не смогли ему отказать, хотя комнаты были заказаны их постоянными клиентами заранее. К моменту приезда Петрусенко состав отдыхающих в пансионате несколько раз поменялся – ведь многие приезжают на две-три недели. Вот только Кассели и Лапидаров задержались надолго.

А через недолгое время, однажды днем он пришел в гостиную Лютцев, когда там были Людвиг Августович и Анастасия Алексеевна одни, и сразу заявил: ему известно, что Эрих им не сын. Самое страшное – он все знал об их сестре, об Эльзе! Причем о последнем периоде ее жизни – тюремном – такие подробности, которые были неизвестны и им. А потом спросил: знает ли парень, кто его настоящая мать? И засмеялся самодовольно, увидев их побледневшие лица.

– Видите ли, Викентий Павлович, – взволнованно говорил господин Лютц. – Эрих и без того нервный, вспыльчивый парнишка. И он повсюду чувствовал себя как бы не в своей тарелке. Немного изгоем, что ли…

– Объясните, – попросил Петрусенко. – Я что-то не совсем понял.

Лютц снова снял очки, стал нервно протирать стекла, близоруко щурясь, и от этого его лицо казалось еще более растерянным и беспомощным.