Капкан на наследника

Бледно-голубой пикап уже в четвертый раз оказывался прямо позади меня. Я остановился у почты, купил марок и внимательно поглядел на водителя грузовика, который отправлял какую-то посылку. Ему было за шестьдесят, одет в грубые голубые рабочие штаны и рваный свитер. Когда я уходил, служащий как раз выписывал ему квитанцию. Сев в машину, я подождал, пока он выйдет, тронулся с места и повернул направо на первом же перекрестке. Грузовик свернул налево, и в боковое зеркальце мне было видно, что водитель подъехал к стоянке у небольшого магазинчика и остановился.

Я снова нервничал, и даже мысль о голых кузинах не доставляла мне никакой радости. В памяти опять всплыла записка: «ДОГ. ФЕРРИС. 655», и эти слова не давали мне покоя. Что же это могло означать?

Он был таким молодым, и волосы у него были светлые, и шлем он надеть не успел. Молоденький ухмыляющийся фриц, он подбил Бертрама и не заметил меня. Я бросил на него всего лишь один взгляд и увидел имя «Хельгут» на парашюте и пять значков на желтом борту его «МИ-109»: этот парень успел подбить двух англичан и трех американцев. Мы одновременно подняли крылья и полетели навстречу друг другу, словно двое нетерпеливых влюбленных, ожидающих поцелуя, но встречный поток воздуха и конструкция самолетов не позволили нам слиться в объятиях, и мы оба из последних сил пытались справиться с управлением, напрягаясь так, что глаза из орбит вылезали, и вот он оказался в моем поле раньше, чем я в его, и пальцы мои стали лихорадочно нажимать на гашетку, веселые пчелы вырвались на свободу и понеслись ему навстречу, впились в желтые бока самолета, и через пару секунд он превратился в горящий факел, а еще через три врезался в землю, и вот от прекрасной машины остались одни воспоминания, а от сидящего в ней улыбающегося молодого блондина — мокрое место. На его счету было пятеро, а на моем и того больше, но я хорошо помню и его самого, и то, что его звали Хельгут, и желтую машину, так почему же я никак не могу вспомнить «ДОГ. ФЕРРИС. 655»?

Кто-то оставил на столе брошюру, на лицевой стороне которой красовалась последняя модель «Фарнсворт авиэйшн», совершающая свой безумный полет над горами на фоне белоснежных облаков.

— Хороший самолет, — сказал я.

— Что передать, сэр? Кто заходил? — спросила меня девушка-регистратор.

— Просто друг семьи, — ответил я ей. — Я еще вернусь.

Авторучка в ее руке замерла над линованным блокнотом, и она скорчила недовольную гримаску:

— Я буду очень рада, если...

— Знаю, котеночек, только вот я не буду, — прервал я ее. — Не волнуйся ты так. Мы снова увидимся, обещаю.

Тучный человек в полосатом костюме, стоявший позади меня, тактично кашлянул, и я отошел в сторону. Он сказал, что его зовут Михан и что он приехал на конференцию.

Регистраторша нажала кнопку интеркома, попросила подтверждение запроса и с отработанной улыбкой пропустила толстяка внутрь. Я вернулся в машину и выехал со стоянки. У противоположной стороны здания стояла очередь, которая растянулась на добрую сотню метров. Двое мужчин записывали сведения, выдавали пропуска и направляли людей в главный корпус.

Было два часа шестнадцать минут пополудни. Создавалось впечатление, что «Баррин индастриз» силилась нанять весь мир, словно какое-нибудь безумно процветающее предприятие. Я объехал промышленный комплекс и подался прямиком в салун, заказал себе пива, выпил половину, сгреб сдачу и направился к телефону-автомату в дальнем конце бара.

Когда я проговорил свое имя в трубку, Шейла Макмиллан залилась звонким смехом и попросила пригласить ее куда-нибудь на ленч. Я ответил, что если она хочет узнать, откуда на самом деле у ее мужа этот шрам на черепушке, то я готов встретиться с ней «У Тода» и рассказать ей об этом, и когда она согласилась, бросил трубку, допил свое пиво и направился в сторону Берган и Хай-стрит, нашел место для парковки и вошел внутрь, туда, где моль по-прежнему дожевывала остатки мертвых голов прекрасных животных.

* * *

Старики уже разошлись. Солнце светило с другой стороны, пронизывая комнату розовыми лучами, пробивающимися сквозь грязные стекла окон. Трое посетителей у стойки бара притихли, прислушиваясь к звукам симфонии, льющимся из радиоприемника Тода. Настроение в баре переменилось, разговор о бейсболе сошел на нет, переключился на ностальгические воспоминания и на размышления по поводу того, что могло произойти с большой мельницей на берегу реки, а сам Тод никак не мог решить, что лучше: выругаться вслух или ослепнуть.

Черт, он, конечно, знал Шейлу, даже если другие не знали, кто она такая. Он был знаком с Камероном Баррином, он был знаком с моим отцом. Он помнил мою мать и хорошо знал Кросса. Теперь он познакомился и со мной и пытался сложить все кусочки головоломки вместе, но все, что он мог, — так это смотреть на нас двоих, сидящих за одним столиком в дальнем конце зала, и представлял, как кто-то дергает не те провода, и бомба взрывается, а он — в самом эпицентре этого взрыва, а все остальные довольны и счастливы и даже не подозревают о происходящем.