Капли дождя

Эдуард Тынупярт давно ждал этого вопроса и удивлялся про себя, что Андреас до сих пор не задал его. Но сейчас вопрос застал его врасплох. Возбуждение нарастало, он чувствовал, что не в состоянии сдержать себя, что может взорваться.

- Говорили, что ты убит. - Кто говорил?

- Я не хотел, чтобы Каарин тебя... напрасно ждала,

- Ладно, черт с тобой, - заметив его состояние, сказал Андреас. - На соленое потянуло меня. Съел бы так сейчас кусочек хорошей жирной селедки. Или сига соленого.

- Я был уверен, что ты никогда не вернешься в Эстонию. С какой стати Каарин должна была напрасно ждать тебя? - процедил сквозь зубы Тынупярт.

- Ладно, Этс, - Андреас попытался успокоить его. - Я ненавидел тебя, не удержался Эдуард. Злоба ослепила его, и он прохрипел: - Ненавидел, слышишь! Поэтому и сказал. Благодари судьбу, что не попал в плен.

Тут же он успокоился и добавил быстро:

- То, что я наврал Каарин, конечно, было глупостью. Я жалею об этом. Единственное, о чем я жалею.

- Рийсмана... вы убили?

Андреас спросил это очень тихо. Такого вопроса Эдуард Тынупярт не ожидал, он словно испугался, весь даже переменился.

Смятение Тынупярта подействовало на Андреаса. Эдуард показался ему вдруг убийцей. В эту минуту Андреас верил, что Эдуард способен на все, и его тоже охватило возбуждение, оно лишило его всякой осторожности, забыв о своей болезни, он сбросил с себя одеяло и вскочил с койки. Ноги подкосились, и он грохнулся между кроватями.

Политрука роты они не убивали.

Или все-таки?

Были сами как безмозглые куры.

Целый день стояла морось и шел мокрый снег, никакого прогляда. Туман поднялся еще утром, но и тогда за сто шагов ничего не было видно, после обеда густая молочная пелена закрыла все. Если бы не беспрерывный гул танков, он, Эдуард Тынупярт, не смог бы и сказать, где находятся немцы. Немцы при поддержке танков атаковали целый день, вынуждая их отступать; докуда дошли немцы, этого никто не знал. Те, у кого нервы были послабее, думали, что уже отрезаны от своих. Просто чудо, что его не убило, снаряды и мины рвались беспрерывно, воздух был полон гула, грохота, свиста и воя. Больше всего он боялся танков. В обед, когда туман слегка поредел, перед отходом, он увидел, как в полусотне шагов - на передний край их обороны движутся два танка. Грохоча, тяжелые бронированные машины ползли на пулеметные и стрелковые гнезда, давя гусеницами солдат и оружие. Пушки на этот раз отбили атаку танков, одна немецкая машина осталась дымить на небольшом косогоре, но это колышущееся над пулеметным гнездом ползущее чудище засело в памяти. Пулеметчики, ребята отчаянные, стреляли до последнего по двигавшейся за танками пехоте, будь у них гнездо чуть поглубже, может, пулеметчики и спаслись бы, К сожалению, они не успели окопаться по уставу, только накануне вечером передислоцировались сюда, одной лопаткой трудно было долбить промерзшую, твердую, как камень, землю. Ему повезло, угодил в отрытое раньше гнездо, которое было ему по пояс, сперва даже обрадовался, но потом усомнился, можно ли в таком гнезде уберечься от танков. Чем дольше продолжался бой, тем паршивее он себя чувствовал. Вначале он яростно стрелял, правда, наобум, но все же стрелял, с каким-то кипевшим внутри ожесточением, озлобленный на все и на самого себя. Ночью он не уснул, пытался спать, скорчился на дне своего гнезда, но холод отгонял сон. Ветер гудел, пробирал до костей. Наконец он запахнулся плащ-палаткой, укутался с головой, вроде стало теплее, но ощущение было обманчивым. Горячая каша подняла бы настроение, но еды им не доставили, и это злило. Во время боя он вел себя так, как и любой другой солдат: стрелял, когда приказывали, был охвачен тревогой, когда танки вклинились в их оборону, выбрался из своего укрытия, когда командир взвода отдал приказ оставить высоту. На новом месте он упрямо старался вгрызться в промерзшую в снежном месиве землю, мерзлая земля никак не поддавалась маленькой саперной лопатке. Охваченный инстинктом самосохранения, он скорее выскреб, чем откопал, себе углубление, в котором едва умещался лежа. От сознания, что это ни от чего, по сути дела, не спасает, еще больше упало настроение. Как и десятки раз, снова проклинал себя за то, что в решающий момент проявил безволие Он, хотевший всегда быть человеком независимым, таким, который сам определяет свою судьбу, потерял голову, когда получил мобилизационную повестку. Из-за своей слабости он теперь валялся тут, на промерзшем косогоре, где каждую секунду какой-нибудь шальной осколок мины может вывернуть ему кишки или гусеницы танка расплющат голову. Эдуард Тынупярт презирал послушание, считал его холопством и, к сожалению, не смог нроявить самостоятельность. Чувство это терзало его теперь, под градом мин, в ожидании танков, которые могли в любую минуту снова вынырнуть из тумана.