Капля бога (сборник)

Просто невтерпеж стало ему тут – в дежурке вокзала, в которой и хотел он отсидеть последние два часа дежурства. Обычного дежурства, как сотни предыдущих, тоскливых и долго тянущихся, потому что не могло быть ничего интересного или необычного в этом привычном дежурстве на маленькой железнодорожной станции. Люди сходили здесь с одних поездов и пересаживались в другие, и было это привычно и как всегда спокойно: поезда здесь останавливались днем, пассажиры еще не успевали ни напиться до состояния буянства, ни потерять свои вещи. Была эта станция тихой, и дежурства были тихими – так, обычная работа: пришел, отсидел положенное, для проформы раз в час вышел, по станции походил, чтобы на глаза начальству попасться, – и несешь вахту дальше. Так было всегда. Только не сегодня.

Сегодня его, что называется, раздирало. Вдруг ни с того ни с сего захотелось ему выйти на перрон, и пошел он по перрону, раздраженно рассматривая привычную колею, и привычный перрон, и знакомые скамейки, и немногих пассажиров – обычных, сидящих в маленьком зале в неудобных жестких креслах и ожидающих московского поезда.

И когда подходил он к скамейкам этим, сам еще не ожидал того, что сделает – просто вдруг, ни с того ни с сего сказал он строго и официально: «Предъявите документы!» И посмотрел на мужчину, недоуменно вскинувшего брови, как бы даже извиняясь, мол, брат, сам не знаю, чего это меня несет, но уж если я это сказал, то будь добр, давай, показывай…

И, наверное, этим бы все и кончилось – ну, подошел к мужику какому-то, ну, проверил документы, исполнил вроде бы свой долг – следить за порядком на отведенном ему объекте, но мужчина этот, который сначала только брови удивленно вскинул, повел себя совсем уж неожиданно и странно.

Встал он с кресла своего жесткого. И снова сел. И опять встал, и – тоскливо как-то по сторонам посмотрел, даже не посмотрел, а глазами стрельнул, – как будто примеряясь, куда бежать.

И все это произошло быстро, в какие-то несколько секунд: нервная его, суматошная какая-то торопливость. И чувство ужаса мелькнуло в его глазах, так ему, подошедшему проверить документы, показалось. И потом – спокойно уже, как будто бы внутренне смирившись с происшедшим – достал он из внутреннего кармана куртки свои документы и протянул их, но руки его дрожали. Руки его точно дрожали.

И тут уже все чутье, весь милицейский нюх поднялся в нем, заполнил всего его и он сказал уже совсем другим тоном, в котором ни нотки извинения не звучало: «Мужчина, пройдемте со мной!» И документы не отдал в протянутую за ними руку. И посмотрел строго, и даже руку зачем-то на кобуру положил – мол, никаких шуток. И шаг назад сделал, давая дорогу этому странному, испугавшемуся чего-то человеку. И тот, поколебавшись секунду, обреченно как-то головой кивнул и пошел. Пошел, даже сумку с собой не взяв. Небольшую такую, аккуратную спортивную сумку на длинном ремне, которая была подсунута под кресло, на котором он сидел.

И тогда опять, строгим каким-то голосом, как будто приказ отдавая, сказал он этому задержанному, именно так он его про себя и назвал: «Багаж свой возьмите!» И остановился мужчина, опять как-то обреченно головой мотнув, и по сторонам посмотрел, как бы осознавая, что другого пути у него нет – только за милиционером идти, – взял сумку свою и показалось что даже как-то сразу отяжелел, постарел, что ли, с этим своим багажом в руке.

…Он смотрел со стороны на происходящее, не придавая этому никакого значения. Просто вышел в зал ожидания дежурный милиционер. Подошел к мужчине, сидевшему в центре зала, попросил документы. Ничего необычного не было в самой ситуации. Непонятно было только, почему именно к нему подошел милиционер, к нему, а не к другим мужчинам. Не к тем смуглым южным парням, к которым чаще всего и подходили милиционеры проверять документы.

Но его это не касалось. И некогда было ему думать о таких мелочах.

Он мечтал. Мечтал о том, что когда-нибудь в его руки попадет миллион долларов. Что испытывает он волшебное чувство: столько денег – и в его руках… Столько денег – и принадлежат они…

Мечты его оборвались. Потому что уже перед ним стоял все тот же милиционер, и лицо его было каким-то шальным, что ли. И не сразу понял он, Веня, что тот от него хочет. А милиционер этот, горя глазами, в каком-то волнении повторил нетерпеливо:

– Гражданин, пройдемте со мной. Будете понятым…

И он пошел, чертыхнувшись про себя, что вот, мол, угораздило его подвернуться под руку этому милиционеру. Еще неизвестно, во что можно вляпаться, став понятым. Понятым – при чем? При ком?

В дежурке стояла тишина. Мертвая какая-то тишина стояла в дежурке. И сержант Нечипоренко, крепкий, здоровый мужик, дышащий всегда громко, как паровоз, – так шутили над ними товарищи, – казалось, не дышал. Стоял он в дверях дежурной части, загородив собой вход, как будто бы амбразуру собой загораживал. И смотрел в упор на задержанного, будто бы даже взглядом ему говорил: «Даже не надейся, что сбежишь… У меня не забалуешь…»