Капля яда. Бескрайнее зло. Смерть на склоне

– Умер. – Его голос звучал бесстрастно. – Врач сделал все возможное, но ничего не помогло. Он не приходил в сознание и не сказал ни слова. – Инспектор достал из кармана сигару, сунул в рот и сжал меж пожелтевших зубов. – На этот раз мы точно знаем, что преступник где-то здесь. Стайлс, вы не слышали смеха?

Питер покачал головой.

– Хоть так. – Инспектор произнес это таким тоном, будто сама возможность услышать смех выводила его из себя.

– Кому принадлежала палка? – спросил Питер.

– Приюту. В пункте проката хранятся десятки пар лыж. На ручке название «Дарлбрука» и инвентарный номер. Гоуэн сейчас проверяет, не брал ли кто-нибудь в эти выходные лыжи с таким номером. Хотя это ничего бы не доказывало. Они могли валяться где угодно, и палку могли украсть.

– Вы выяснили, чем занимался Льюис на улице?

– Нет, не выяснили, – почти сердито ответил Гарделла. – Методика работы в одиночку в том и заключается, что никто не в курсе дел этого человека. Может быть, он шел с кем-нибудь поговорить в один из коттеджей и проверить очередную теорию, о которой нам не рассказывал. Возможно, хотел что-нибудь взять из машины. Откуда мне знать, чем он занимался на улице, кроме того, что подставил себя убийце?

Только тут он заметил изрядно потрепанных Кили и Брейдена.

– Что здесь творится? – Катая во рту сигару, инспектор не сводил глаз с Брейдена. – Это ты тот фрукт, который пошел на приступ полицейского заграждения?

Брейден кивнул.

– Мы еще потолкуем с тобой и твоими дружками. Вы что, парни, подрались?

Питер объяснил ему, что случилось.

– Развлекался, издеваясь над увечными, приятель? – рассвирепел Гарделла.

– Я уже десять раз извинился, – окрысился Брейден. – Там все посходили с ума, и меня понесло. Никто серьезно не пострадал.

– Кроме двух девушек и мертвого прокурора. Нас очень сильно интересуют клубы развлечений вроде твоего.

– Я не при деле. Понятия не имею, что с ними приключилось.

– Вам еще не сообщили, что он был дружком Марты Тауэрс? – спросил Кили.

Гарделла криво усмехнулся:

– С чего ты взял? У меня полный список тех, кто хоть раз взглянул в ее сторону. Может, мы пока и не добились результатов, но рутинную работу выполняем исправно. Все ваши секреты вывернем наружу.

– И знаете, что доктор Френч был врачом Тауэрс? – не успокаивался Кили.

– Слушай, Кили, давай кое-что раз и навсегда выясним. Я знаю, как делать свое дело, иначе меня бы не держали на этой работе. Ты хочешь подставить Брейдена, потому что он кидал в тебя лимоны, пользуясь тем, что ты со своей сломанной шеей не мог ему ответить. Я могу тебя понять по-человечески, но какой тебе от этого прок? Мажешь грязью доктора Френча. Не знаю, чем он тебе не угодил, допустим, сделал что-то плохое. Но я не слышу, чтобы ты хоть слово сказал о себе. Ведь ты сам не меньше трех раз встречался в Нью-Йорке с Тауэрс. И здесь у тебя хватало возможностей провести с ней время. Об этом ты ни гу-гу, но другими именами так и сыплешь. Может, лучше поговорим о тебе?

Кили потрогал заплывший глаз.

– Ты никогда не упоминал, что встречался с ней, Джек, – удивился Макс.

Речь Кили была бессвязной, и пока он говорил, сверкал на нас единственным открытым глазом, словно подозревал, что мы не хотим его понять.

– Когда-то у меня было все, Макс не даст соврать. Классный лыжник. Слалом был моим коньком. Я бил всех – и здесь, и в Европе. Денег не греб, но находились люди, которые за меня платили: покупали одежду, билеты. Я был хорош собой и мог получить все, что хотел, стоило только попросить. А потом эта травма! – Он постукал пальцем по шейному корсету. – После нее я стал ничем и больше не мог делать то, за что люди соглашались платить. Кроме лыж я ничего не умел. Не мог даже обучать других. И был уже готов сунуть голову в газовую духовку, когда встретился в Нью-Йорке с Максом и Хеддой. Они знали меня в те времена, когда я что-то значил. Предложили работу и жизнь в окружении того единственного, что я знал. Я был настолько благодарен, что если бы они велели мне лечь ради них под поезд, я бы, не задумываясь, это сделал.

Кили тяжело дышал.

– Здесь меня никто не знал. Разве что наезжал старина Пери Стивенс, и мы подолгу говорили о прежних временах. Для всех остальных я был ночным сторожем, который днем продает на склоне кофе. Мне сорок два года. Вы считаете, это такая глубокая старость, что я не заглядывался на приезжающих сюда каждую неделю соблазнительных дамочек? И не жалел о том, что потерял? Иногда появлялись такие, кто хоть немного по-человечески сочувствовал. Одной из них была Марта. Да, она вела себя вольно и, как все, приезжала сюда оттянуться. Ее прозвали шлюхой, но она была лучше десятка девиц в плотно облегающих штанах, выставляющих напоказ свои задницы и титьки. В малышке была теплота, стоило ей раз на меня посмотреть, и она поняла, что я переживаю. Марта находила время, чтобы выпить со мной и поговорить о былых деньках. Иногда что-нибудь дарила: новую книгу по лыжному спорту, спортивную рубашку, варежки, а как-то принесла электрический кофейник, чтобы я не бегал сюда из своего коттеджа, если захочется кофе.