Капля яда. Бескрайнее зло. Смерть на склоне

Гибсон был знаком с качествами характера молодых людей, поскольку они проходили через его институтскую аудиторию. Но там, напомнил он себе, царили отношения педагога и ученика. Студенты были обязаны его уважать, во всяком случае, внешне. Он помнил много оживленных бесед, когда выслушивал их пытливые мысли. Возможно, молодые люди просто старались блеснуть перед учителем, а личные качества и свои отношения в обществе от него скрывали.

– Они глубоко чувствуют, – задиристо заявил он.

– Как мы все, – парировала Этель, смерив брата взглядом. – Хочешь скажу, кого мне искренне жаль? Миссис Пайн, бедняжку.

– Я недостаточно хорошо ее знаю, чтобы жалеть или не жалеть. – Гибсон чувствовал, что ему надо что-то ответить.

– Разве это не очевидно? – спросила Этель. – Она старая, больная и во всем зависит от зятя. Незавидная судьба. Я вижу, как ее каждый день выкатывают на переднюю террасу, и там она сидит на солнце. Бедная старушка. Ведь сознает – пусть согласна с этим или нет, – что досадная обуза для семьи. И все с облегчением вздохнут, если она умрет. Если доживу до старости и стану такой же немощной, определи меня в богадельню.

– Буду иметь в виду. – В голосе Гибсона прозвучала резкость. Сам он делал лихорадочные подсчеты. Через двадцать лет Розмари будет пятьдесят два года – не намного больше, чем теперь Этель. Но вряд ли найдется женщина сильнее его сестры. Ему же, Кеннету Гибсону, тогда стукнет семьдесят пять – дряхлый старик, возможно, больной или, упаси Господь, такой же, как профессор Джеймс. И что, Розмари станет желать, чтобы он поскорее умер?

– Простите, я, пожалуй, пойду немного полежу, – устало проговорил он.

Ему бросились помогать устроиться на диване среди его возлюбленных книг. Потом он пытался отдохнуть и вспоминал без боли холодную, загнанную внутрь жалость на лице Розмари.

Одна его нога была короче другой, и с этим изъяном он ничего не сумеет поделать. Он хром, стар. Такова правда.

Глава IX

Жизнь в коттедже быстро вошла в русло. Через несколько недель Гибсон говорил себе: в начале любого режима надо брыкаться, как бычку на веревочке, поскольку сила привычки настолько сильна, что потом становится поздно.

Конечно, его сестра Этель не намеревалась верховодить в доме. Для этого была слишком разумна и честна. Но она привыкла жить независимо и сама принимать решения. Впоследствии Гибсон думал, что был физически слишком слаб и поглощен своими душевными переживаниями, чтобы замечать, что происходит. А Розмари не хотела утверждать себя в роли хозяйки, потому что была слишком благодарна. Благодарна ему, благодарна Этель.

В конце концов вышло так, что все стали жить по расписанию Этель. Завтракали рано, отчего утро становилось короче, но наполнялось мелкими деталями. После полудня ложились отдохнуть, потом начиналась подготовка к раннему обеду. Меню отражало предпочтения Этель, а податливые Гибсоны под нее подстраивались.

Вечера проводили a trios[3]– долгие, посвященные музыке. Произведения выбирала Этель, неизменно классические. Иногда слушали с торжественностью. Или рассуждали о музыке, причем солировала обычно сестра. С ее непререкаемыми оценками трудно было не согласиться, тем более что Гибсон терпеть не мог спорить.

Этель любила шахматы, а Розмари не играла. Однажды Гибсон решил почитать вслух, но через полчаса, когда Этель умно и со знанием дела высмеяла Роберта Браунинга как викторианского дамского угодника, а он хоть и мог возразить, но, смущенный словами сестры, промолчал, мысленно извинившись перед старым другом, поставил книгу на полку.

Гибсон по большому счету жил теперь вдвоем с Этель.

За долгие годы в Нью-Йорке сестра отвыкла от компаний и теперь наслаждалась тем, что была одной из троих. Их общество казалось ей толпой. Гостей приходило немного. Иногда заскакивали Пол с Джини. Пол вел себя раскованно, дочь подчеркнуто вежливо.

Старые знакомые Гибсона не появлялись. Он, закрывшись в коттедже, будто вовсе расстался с колледжем, и все учебные дела решались без него.

Итак, он жил с Этель, а Розмари находилась рядом, в том же доме. Например, представлялось естественным, что за ним ухаживает сестра, а не женщина, с которой он недавно познакомился и которой труднее справиться с некоторыми щекотливыми сторонами ухода.

У Гибсона возникло ощущение, будто он в мягкой, но непреодолимой западне, из которой не выбраться. И надо ли пытаться? Розмари во всем подчинялась Этель, будто не хотела оставаться с ним наедине. Иногда Гибсону приходило в голову, что с женой что-то не так. Нет, она была здорова, занималась по хозяйству, вела себя приветливо и дружелюбно. Но у них не получалось общения, и Гибсон, скрывая сомнения, тоже оделся в броню безукоризненной обходительности.