Капля воды - крупица золота

Сорвав ветку селина, Марина провела ею по шее Аннама. Он взял ее руку и прижал к своей груди. Марине слышно было, как гулко колотится его сердце. Она вырвала руку:

— Аннам! Ты слишком много себе позволяешь!

— Прости.

С угрюмым, обиженным видом Аннам опустился на песок. Марина присела чуть поодаль. Они долго сидели, не двигаясь, не глядя друг на друга.

Аннам в душе ругал себя за несдержанность: ишь обрадовался, облапил ее, как медведь!.. Разве она дала ему повод для этого? Не удивительно, что она рассердилась. Хорошо еще, если всего лишь обиделась, а не разгневалась. Обида — это уголек, который со временем подергивается пеплом и гаснет. А гнев — это кинжал, которым можно нанести удар в самое сердце. А может, это он медвежьим своим обращением поранил ей сердце? Пословица молвит: сердце — не миска, появится трещинка, так не склеишь…

А Марина не знала, как загладить свою резкость. Ей уже жалко было Аннама, — ишь, пригорюнился, как обиженный ребенок. Не заговоришь с ним, так промолчит до самого утра. А заговоришь, подвинешься к нему, так еще сочтет легкомысленной девчонкой…

Быстро сгущались сумерки. Тишина стояла такая, что обоим было слышно дыхание друг друга. Повеяло вечерней прохладой.

Марина поежилась и невольно придвинулась поближе к Аннаму. Почувствовав, как она зябко вздрагивает, парень осторожно обнял ее за плечи — девушка и не попыталась отстраниться, доверчиво прильнула к нему. У Аннама пересохло во рту, ему хотелось прижать к себе Марину крепко-крепко, но он боялся Даже пошевелиться…

Со стороны они были похожи на статуи.

Вдруг Марина вскочила с места, будто ее укололи иглой:

— Ой!

Аннам, тоже торопливо поднявшись, с тревогой спросил:

— Ты что?

Девушка проговорила, запинаясь от страха:

— Что-то холодное… ноги коснулось. Змея, наверно!..

Взяв Марину за руки, Аннам принялся ее успокаивать:

— Марал-джан, в пустыне не надо бояться ни змей, ни хищников, — они от человека сами стараются удрать. Если ты не нападешь на них, не раздразнишь, так и они тебя не тронут.

— Правда?

— А зачем мне врать? А ногу твою, наверно, ящерица задела, пробегая.

— Может, и ящерица. Только я теперь, выходя из дома, сапоги буду надевать.

Аннам добродушно рассмеялся, а Марина надула губы:

— Бессовестный, я вся дрожу от страха, а он еще смеется?

— Я вспомнил пословицу: кто обжегся на молоке — дует на воду. Давай посидим еще?

Марину даже передернуло:

— Нет, тут я больше не сяду!.. Лучше пройдемся.

Аннаму хотелось взять Марину под руку, но он боялся, что она опять рассердится, и шел рядом с ней как-то скованно, то отдаляясь, то приближаясь, касаясь плечом ее плеча. Марина улыбнулась про себя: ишь как его шатает, медведя этакого! Она сама подставила ему локоть, и Аннам, пугаясь собственной решимости, подсунул под него свою руку.

Но он никак не мог приноровиться к ее короткому шагу, все время сбивался с ноги, и Марина, сердясь, думала: ну до чего ж неуклюжий! Выбрала же она себе спутника!.. Почему ее так тянет к нему, этому неотесанному, диковатому восточному парню? Узнала бы мать, с кем она разгуливает по пустыне, так ахнула бы: ты что ж это делаешь, дурочка, совсем разум потеряла?

Наверно, потеряла — если ей не хочется, чтобы Аннам отпустил ее локоть, если так нравится идти с ним по пустыне, чувствуя тепло его сердца, переливающееся и в нее… И чего это она к походке его придралась? Совсем она не неуклюжая, а свободная, уверенная, не то что у какого-нибудь городского хлюпика, который угодливо подпрыгивал бы возле, приспосабливаясь к ее походке.

Думая так, Марина сама уже старалась идти с Аннамом в ногу.

Луна еще не взошла, и потому звезды на небе светили крупно, ярко. Казалось, они так близко от Марины, что стоит протянуть руку — и коснешься одной из них.

В Белоруссии ночное небо не было таким красивым. А может, она просто не замечала его красоты…

Они шли по направлению к бригадному стану, и все явственней слышался лязг и скрежет экскаватора. Аннаму эти звуки только ласкали слух, он думал, мысленно обращаясь к своему экскаватору: «Спасибо тебе за все, это ведь благодаря тебе я человеком сделался, это ты приближаешь счастливое время для моего народа, день, когда по каналу пойдет вода, и если бы я не решился взяться за свои рычаги, то и Марины не встретил бы! Рычи, дорогой, реви на всю пустыню — как лев!»

На стане никого не было: экскаваторщики работали, а Бостан-эдже сидела в вагончике и при свете керосиновой лампы занималась пряжей.

Аннам и Марина присели на топчан, некоторое время молчали, потом Аннам сказал:

— Взгляни на небо, Марал-джан. Видишь Млечный Путь?

Марина кивнула:

— Вижу. Красота какая…

— А на что он, по-твоему, похож?

— Ну… на светлую дорогу, проложенную в темном небе.

— Дорогой-то его уже назвали. Млечный Путь. У нас еще говорят: дорога белой верблюдицы. А я бы уподобил его каналу, который скоро перережет Каракумы!

— Ты стихи, случаем, не пишешь, Аннам?

— Нет. А что?

— Хороший образ придумал…

Марина зябко повела плечами, и Аннам забеспокоился:

— Замерзла? К ночи-то и правда теперь холодает.