Каприз Олмэйра

— Ни один человек не уйдет от судьбы, — набожно прошептал он. — Когда входит в сердце человека любовь, он становится безрассуднее ребенка. Будь же милостив, Лакамба, — прибавил он, предостерегающе дергая Лакамбу за край саронга.

Лакамба сердито вырвал у него полу саронга. Он начинал понимать, в какое неописуемое затруднение ставило его возвращение Дэйна в Самбир, и под влиянием этой мысли терял остатки самообладания, которые еще кое-как сохранял до сих пор. Его зычный голос покрывал рычание шквала, проносившегося над домом с ветром и шумом дождя.

— Ты явился сюда под личиной купца, медовыми речами и посулами уговорил не мешать тебе обойти белолицего. Я так и сделал. Чего же ты хочешь? Пока я был молод, сражался; теперь я стар и хочу только покоя. Не могу воевать с голландцами. Мне легче распорядиться, чтобы убили тебя, да оно и лучше для меня.

Порыв бури пронесся мимо, и среди наступившего короткого затишья Лакамба тихо, как бы про себя, повторил: «Гораздо легче! Гораздо лучше!»

По-видимому, Дэйн не слишком испугался угроз Лакамбы. Покуда тот говорил, он поспешно оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что сзади никого нет; успокоившись, он вытащил табакерку из складок своего кушака и принялся тщательно заворачивать кусочек бетеля и щепотку растительного клея в зеленый лист, учтиво поданный ему внимательным Бабалачи.