Каприз Олмэйра

— Да, — прошептал Бабалачи, — Зато он будет крепко спать ночью.

На лице миссис Олмэйр выразилось сомнение.

— Иногда дьявол крепкого джина не дает ему уснуть, и он всю ночь ходит взад и вперед по веранде и ругается; тогда мы все прячемся подальше, — объяснила миссис Олмэйр, умудренная двадцатью годами супружеской жизни.

— Но он тогда ничего не слышит и не видит, и силы нет в руке его. Он ничего не должен слышать сегодня ночью.

— Да, да, — подхватила миссис Олмэйр энергичным, хотя и осторожно пониженным голосом. — Он убьет нас, если услышит.

Бабалачи усомнился.

— Гай, туан, ты можешь мне поверить. Я много лет прожила с этим человеком и часто видала смерть в его глазах, когда я была моложе и он догадывался кое о чем. Если бы он был человеком моего племени, я бы и двух раз не увидала этого выражения; но он…

Она сделала жест, выражавший несказанное презрение к трусливому отвращению Олмэйра к кровопролитию.

— Так чего же нам бояться, если у него есть только желание, а силы не хватает? — спросил Бабалачи после короткого молчания, в течение которого они прислушивались к шумным разглагольствованиям Олмэйра, покуда те не слились опять с общим гулом беседы. — Чего нам бояться? — повторил Бабалачи.

— Чтобы удержать любимую дочь, он без колебаний зарежет и тебя и меня, — отвечала миссис Олмэйр. — Когда девушка уедет, он будет похож на дьявола, сорвавшегося с цепи. Тогда нам с тобой ух как придется остерегаться.

— Я старик и не боюсь смерти, — отвечал Бабалачи, тщетно стараясь казаться равнодушным, — Но ты-то что думаешь делать?

— Я старуха, но я хочу жить, — возразила миссис Олмэйр, — Она мне тоже дочь. Я буду искать защиты у ног нашего раджи; я напомню ему о прошлом, когда мы оба были молоды, и он…

Бабалачи поднял руку.

— Довольно. Тебе будет оказано покровительство, — сказал он примирительным тоном.

Тут снова раздался голос Олмэйра; они прервали свою беседу и стали слушать. Он говорил невнятно, но громко, с неравной силой повышая голос; неожиданные паузы и шумные повторения подчеркивали отдельные слова и фразы, так что они ясно долетали до слушателей среди бессмысленного, возбужденного гула, подкрепляемого вдобавок частыми ударами кулака по столу. В короткие промежутки молчания раздавался тонкий жалобный звон сталкивающихся между собой стаканов, постепенно замиравший, покуда не превращался снова в оглушительное дребезжанье, когда какая-нибудь новая мысль вызывала новый поток слов и новые удары тяжелой руки. Наконец ругательства замолкли, вместе с ними замолкла и тонкая жалоба потревоженной посуды.

Бабалачи и миссис Олмэйр слушали молча и с любопытством, насторожив уши и нагнувшись в сторону коридора. При каждом громком выкрике они кивали друг другу головами с забавным видом возмущенного чувства приличия и долго еще оставались в прежней позе после того, как шум затих.

— Это дьявол водки, — шепнула миссис Олмэйр. — Да, он иногда разговаривает таким образом, когда никто его не слышит.

— А что он говорит? — поинтересовался Бабалачи, — Ты, верно, понимаешь.

— Я позабыла их язык. Но кое-что я все-таки поняла. Он совсем непочтительно отзывался о белом правителе в Батавии, говорил о том, что с ним несправедливо поступили. Это он повторил несколько раз. Больше я ничего не поняла. Слушай! Он опять говорит!

— Тэ, тэ, тэ! — Бабалачи прищелкнул языком. Он старался прикинуться возмущенным, но его одинокий глаз весело подмигивал. — Между белыми людьми, наверное, произойдет крупная ссора. — Я пойду и посмотрю. Ты же скажешь своей дочери, что ей предстоит неожиданный далекий путь, после которого ее ожидают почет и слава. Скажи ей, что Дэйн должен уехать, иначе он погиб, но что один он не уедет.

— Нет, он один не уедет, — медленно и задумчиво повторяла миссис Олмэйр, пробираясь опять в коридор после того, как Бабалачи скрылся за углом дома.

Побуждаемый страстным любопытством, вершитель судеб Самбира быстро направился к переднему фасаду дома, но, как только он подошел, его движения сделались медленны и осторожны, и он шаг за шагом взобрался по лестнице веранды. Он тихонько уселся на верхней ступеньке, не покидая, однако, ногами нижних для того, чтобы легче было бежать в случае надобности. Таким образом он обеспечивал себе сравнительную безопасность. Олмэйр сидел у ближнего конца стола, спиной к Бабалачи, Найна помещалась прямо напротив, а оба офицера по бокам; но из четырех сотрапезников только Найна и младший офицер заметили его бесшумное появление. Она еле заметным движением век показала, что ей известно присутствие Бабалачи, и тут же заговорила с молодым лейтенантом, поспешившим обратить на нее все свое внимание, но взгляд ее не покидал лица Олмэйра, продолжавшего все так же громко разговаривать.

— …Вероломство и бессовестность! А что вы сделали для того, чтобы заслужить мою верность? Править страной вы не можете. Силы у вас нет. Мне приходилось защищаться самому, когда же я просил поддержки, то меня осыпали презрением и угрозами, бросали мне в лицо клевету арабов! Мне, белому человеку!