Капризная маркиза

— Зачем так строят? — поинтересовалась я у случайного прохожего, но он лишь растерянно пожал плечами и улыбнулся. Хорошо так улыбнулся — виновато. Моего русского он не понял, однако и уходить, не оказав помощи, не спешил. Сжалившись, я по-французски поинтересовалась у него временем. Он тут же радостно засуетился, принялся что-то подробно объяснять — не иначе как рассказывал про часовые пояса, географию городов и разницу в планетарном времени. Но время, если честно, меня не интересовало. А интересовали исключительно острые углы. Они мешали людям жить — и они топорщились повсюду — во всем нашем ощетинившимся мире. Только тут, на парижских улицах, это становилось особенно явным. Конечно, это был старый Париж, — на окраинах давно так не строили, но молодчаги французы не рубили сплеча и не секли корней. Возможно, переписывать историю заново им было просто лень, но это была хорошая лень, по-настоящему человеческая. Острое оставляли острым, а маленькое — маленьким. Во всяком случае, на месте крохотных магазинчиков никто не громоздил торговых центров, памятников не сносили, а улиц не расширяли.

За границу я каталась не раз, но все больше на какие-нибудь турецко-греческие пляжи. В Париж я прилетела впервые. А ведь, дурочка такая, готовилась! Сколько литературы перелопатила! В Интернет ныряла, в справочники лазила — мечтала по приезде удивить папу Сережу своими историческими познаниями. Вот и удивила. Зато имелся свой маленький плюс: Париж не казался мне чужим, я узнавала его по табличкам и указателям, даже по фасадам зданий узнавала! Точно вспоминала город из давно забытого сна.

Улица Гренель, некогда погубившая пороховым взрывом более тысячи парижан, две апельсиновых дольки дворца Шайо, съежившаяся от времени площадь Трокадеро… Здесь я посидела на лавочке, покрошила голубям хлеб. Но прилетели нахальные (не иначе из Гасконии!) воробьи и разогнали трусоватых голубей. Поднявшись, я двинулась по Йенскому мосту прямиком к красавице Tour Eiffel.

Отсюда, с земли, башня выглядела еще более величественно. Может, кто и ругал ее за «паутину и избыточные кружева», но мне она казалась восхитительной. Великан, головы которого было не разглядеть, последний из уэллсовских марсиан, дошагал из далекого Лондона и застыл навеки.

Я подошла ближе. Канаты толщиной в человеческую ногу (хотя ноги тоже бывают разные) тянули наверх битком набитые кабины лифтов. Две очереди змеились от подножия, добегая чуть ли не до берега Сены. Очень уж многим не терпелось встретить Новый год на верхотуре. Я понаблюдала за тем, как движутся очереди, и поняла, что сегодня мне башня точно не светит. А было бы здорово разослать с первого уровня дюжину писем с эйфелевским штемпелем, потом перекусить на втором уровне в ресторане «Жюль Верн», а на третьем, последнем, просто постоять и поглазеть на нашу круглую, чешуйчатую от крыш землю.

Чтобы утешиться, я вновь пересекла Сену, издали полюбовалась на мост Александра Третьего. Даже отсюда было видно, что русский мост самый крутой из всех парижских мостов. Что поделаешь, и наши цари любили попонтоваться. Кстати, возможно, слово «понт» как раз от французского pont — «мост» и произошло. А почему нет? Глядя на соединяющего берега каменного исполина, я в это почти поверила. А дальше… Дальше ноги вновь потянули меня в неведомое. Кварталы Отей и Пасси, церковь Святого Августина, рю де Монсо, храм Александра Невского…

Возле храма я на минуту задержалась, однако зайти не решилась. Наверное, зря. Все-таки здесь отпевали Шаляпина, Бунина, Тарковского. Это было еще одним кусочком родины — почти таким же, как мост Александра Третьего. Может, потому и не зашла — побоялась расклеиться окончательно. Все-таки я была в бегах. Да и шагала, если разобраться, не по улицам, а по тропе войны. Моей маленькой глупой войны.

Идти по прямой, когда все вокруг треугольное, невозможно, и чтобы не выписывать обидных кругов, я приобрела «карт-оранж» и воспользовалась метро. Пока ехала в вагоне, немного отдохнула. Остановок здесь не объявляли, слух пассажиров щадили, зато и камня уральского в облицовке стен тоже не наблюдалось. Все было прямоугольно-простым — никаких тебе сводов, никаких излишеств.

Проехав несколько остановок, я вышла из метро и оказалась возле ступеней, ведущих к Сакре-Кёр. Справа на тумбе стоял хлопчик, изображавший мушкетера со шпагой, слева надувал щеки чувачок в смокинге и цилиндре. Оба вполне живые, но совершенно неподвижные. Народ подходил к ним, фотографировался, бросал в банки у ног монеты. Вырядившиеся «манекены» время от времени принимались непритворно дрожать, а то и вовсе оживали, в течение пары-другой минут яростно растирая подбородки и носы. Работенка у них была нелегкой. Я кинула в баночки тому и другому по евро, обоих щелкнула своим сотовиком.

Слушая в Сакре-Кёр орган, я присела на лавочку. Если бы позволили, я даже полежала и поспала. В храме было тепло и уютно, но спать, скорее всего, не разрешалось. И потому, когда последние аккорды стихли, я незаметно выскользнула на улицу.