Капустный суп

- Не забывай, что я еще не окончательно простил тебе твое предательство! - обозлился Глод. - У меня в карманах вон сколько пуль лежит! И я могу тебя как лисицу подстрелить!

- Давай лучше выпьем, - предложил Шерасс, поспешив доверху наполнить стаканы. Глод от этого сразу смягчился. А перепуганный Сизисс снова заныл: - Верно, верно, ты меня не простил. Какой же ты все-таки злопамятный! Совсем как мой осел! Неужто ты, Глод, такая же скотина, какой он был?

- Ладно-ладно, прощаю тебя.

- И я тебя тоже.

- Как это так "тоже"? За что тебе-то меня прощать?

- Здрасьте! Сто лет я с тем, кто чужие работы списывает, дружу! Ладно, забудем все, что было!

На ночь Франсина домой не вернулась. Утром Глод, как и всегда, отправился в огород, накормив предварительно кур и кроликов. В огороде ему всегда найдется занятие. Если нет засухи, значит, все от дождей гниет. Если на растения не напала медведка, значит, напал колорадский жук.

Глод и думать забыл о Франсине, как вдруг услышал треск мотора. Гдето у себя во дворе. Ратинье поднял голову и увидел у своих дверей красный мотоцикл. Молодой парень в каске на голове и весь в коже сидел за рулем. Франсина соскочила на землю, заметила Глода, бросилась к нему. Поверх своей майки она натянула мужской пуловер. Она остановилась в нескольких шагах от нашего огородника, запыхавшаяся, сияющая.

- Я уезжаю, Глод. Но я непременно хотела перед отъездом попрощаться с тобой...

- Уезжаешь? - буркнул Ратинье, не так огорченный этой новостью, как нашествием улиток. - А куда ты едешь?

- В Париж.

- В Париж! Да ты с ума сошла!

- Только там мы с Робером найдем работу. Робер - это он, - уточнила она, указывая на молодого мотоциклиста. - Мы любим друг друга, и я отдалась ему, совсем как в романах пишут.

- А ты хоть уверена, что он хороший малый? - встревоженно осведомился Глод.

Франсина ответила ему ясной улыбкой.

- Там видно будет. Если что не так, я другого найду. Скажи, Глод, тебе не очень больно, что я уезжаю?

- Да что там... Если у тебя такие мысли...

- Именно из-за этого я и не могла бы остаться. Мысли-то у меня теперь не те, что раньше. Мы бы с тобой только ругались. Лучше расстаться добрыми друзьями. Верно, Глод?

- Верно...

- Так ты на меня не сердишься?

- За что же я буду на тебя сердиться, девочка? Я ведь понимаю, что тебе не весело жить со стариком.

- Да нет, ты уж не такой старый, - любезно возразила она. - В ту ночь тебе в голову вон какие штучки лезли...

- Ну, отправляйся, а то тянем, тянем, и конца не видно, словно ревматизму... Это даже лучше, что ты уезжаешь. Ты тоже меня бы раздражала, мешала бы мне жить, как я жил после твоей смерти. Н-да, смерти... Просто с языка само сорвалось.

- Глод, я вчера такая вредина была, когда сказала, что жила с тобой как скотина. Это неправда. Были у нас хорошие минуты.

- И я так считаю. Я только тебя одну и любил, Франсина.

- И я тоже, Глод, миленький. А знаешь, Бомбастого я ничуть не любила.

- Знаю. А теперь, Франсина, будь ты по-настоящему и во всем счастлива.

- Попытаюсь.

- Не каждый день это удается, дочка. Мир сильно изменился, и не к лучшему. Словом... Впрочем, ты и сама в этом убедишься. Только смотри сразу не забеременей, у тебя еще все впереди!

- Мне Катрин пилюли дала.

- Пилюли! Пилюли тебя в гроб и свели!

- Это совсем другие. Глод, я тебе напишу, чтобы ты знал, где я и что.

- Спасибо, девочка.

- Через три-четыре часа я буду уже в Париже. Теперь, когда есть автострада, на "кавасаки" это быстро.

- А ведь и мы в Париж собирались в тридцать девятом году, помнишь? Только вот не пришлось.

- Я тебе открытку пришлю. Это почти одно и то же будет.

- Да, почти...

Франсина подошла к нему ближе.

- Я хочу тебя поцеловать, Глод.

- От меня небось винищем разит.

- Не говори глупостей.

Они расцеловались в обе щеки. Глод шепнул ей на ухо:

- Желаю тебе всякого счастья, Франсина.

- И я тебе, Глод.

- Ну это как пилюли - то же, да не то.

Она снова со слезами на глазах поцеловала его и умчалась, легкая, как былинка. Раз десять она оборачивалась и махала рукой, и Глод махал ей тоже. Когда "кавасаки", проревев, тронулся с места, Франсина, сидевшая позади водителя, все оборачивалась и оборачивалась до самого поворота дороги. А потом исчезла, надо полагать, на сей раз навсегда. Теперь никто на всем свете не упрекнет Глода за его слабость к красному вину.

Когда гул мотоцикла затих, Ратинье поднял глаза к небу. Не для того, чтобы узреть лик божий. Она, Франсина, сказала ему, что бога там негу, как нету вина в колодцах Бомбастого. Опершись на грабли, Глод вздохнул, и вздох этот был адресован ввысь к Диковине.

- Сам видишь, парень, так вот что я тебе скажу: я прекрасно мог бы обойтись и без твоих воскрешений!

Глава одиннадцатая

- Да, парень, я бы вполне обошелся без того, чтобы ты мне воскресил мою бедняжку женушку. Столько мне это хлопот наделало, даже хуже того совсем я обнищал.

- Я не мог этого предвидеть, Глод...

- Ты-то, конечно, нет, раз ты не знаешь, что такое женщина: или с ней жарко, или с ней холодно, а то и разом и холодно и жарко. Но я-то, я-то знал! Надо полагать, просто обо всем позабыл.

- Простите меня, Глод.