Капут

Де Фокса рассказал, как встретил утром посла США Артура Шонфельда, очень рассерженного на Филиппа Гедаллу за его последнюю книгу «Военные», вышедшую в Лондоне в годы войны; он обнаружил ее в книжной лавке Стокманна. В посвященной туркам главе английский писатель сказал, что варварские нашествия на Европу с древних времен всегда приходили с Востока по той простой причине, что до открытия Америки варвары не могли достичь Европы никаким иным путем.

– В Турцию, – сказал Ага Аксел, – варвары всегда приходили с Запада еще со времен Гомера.

– А во времена Гомера уже были турки? – спросила Колетт Константиниди.

– Некоторые турецкие ковры старше «Илиады» Гомера, – ответил Ага Аксел.

(Несколько дней назад мы пошли к Дину Кантемиру полюбоваться его коллекцией фарфора и восточных ковров, он жил в красивом доме в Бруннспаркене, напротив посольства Великобритании. В то время как Дину изображал в воздухе генеалогическое древо своего лучшего саксонского фарфора, а Бенгт фон Тёрне стоял под портретом одной из Линдтов, знаменитой своей красотой, и беседовал с Мирчей Бериндеем и Титу Михайлеску о живописи Галлен-Каллелы, посол Турции и посол Румынии, стоя на коленях посреди комнаты, обсуждали достоинства двух традиционных турецких ковров XVI века, которые Кантемир расстелил на полу. На одном были вытканы два ромба и два чередующихся прямоугольника розового, фиолетового и зеленого цветов, на втором – четыре прямоугольника розового, голубого и золотого оттенков, явно навеянные персидским искусством. Посол Турции восхвалял тончайшее, никогда прежде не виданное сочетание цветов первого ковра, а посол Румынии хвалил почти женскую мягкость тонов античной персидской миниатюры ковра второго. «Mais pas du tout, mon cher»[212], – говорил Константиниди, повысив голос. «Je vous assure, sur ma parole d’honneur, que vous vous trompez»[213], – нетерпеливо отвечал Ага Аксел. Оба стояли на коленях и, задрав руки, энергично жестикулировали, это было похоже на турецкую молитву. Продолжая спорить, они сели по-турецки друг против друга на оба ковра, и Ага Аксел сказал: «On a toujours été injustes envers les Turcs»[214].)

– От великой турецкой цивилизации, – сказал Ага Аксел, – однажды не останется ничего, кроме нескольких старинных ковров. Мы – героический и несчастный народ. Все наши беды идут от нашей вековой терпимости. Если бы мы были менее терпимы, мы поработили бы все христианство.

Я спросил, что означает терпимость по-турецки.

– Мы всегда были слишком либеральны с завоеванными народами, – ответил Ага Аксел.

– Я не понимаю, почему турки не обратились в христианство, – сказал де Фокса. – Это намного упростило бы дело.

– Вы правы, – сказал Ага Аксел, – если бы мы стали христианами, то сегодня были бы еще в Будапеште, а может и в Вене.

– Сегодня в Вене нацисты, – сказал Константиниди.

– Если бы они были христианами, то там и остались бы, – сказал Ага Аксел.

– Самым серьезным современным вопросом остается вопрос веры, – сказал Бенгт фон Тёрне. – On ne peut pas tuer Dieu[215].

И рассказал случай, произошедший недавно в финском городе Турку, что на берегу Ботнического залива. Опустившийся в окрестностях Турку советский парашютист был схвачен и брошен в городскую тюрьму. Пленный парашютист был рабочим лет тридцати, механиком харьковского металлургического завода, убежденным коммунистом. Среднего ума человек, он оказался не только любопытным, но и сведущим во многих вопросах, особенно морального плана. Уровень его культуры был явно выше среднего уровня ударника или стахановца, рабочих советских «ударных отрядов», названных по имени организатора и зачинателя движения – Стаханова. В тюремной камере он много читал, в основном книги религиозного содержания, так что начальник тюрьмы, заинтересовавшись таким необычным человеком, разрешил ему пользоваться своей личной библиотекой. Конечно же, пленный был материалистом и атеистом.