Капут

Танки с десантными отрядами уже зашли далеко в глубь пустынной равнины (после первых перестрелок глубокая тишина опустилась на бескрайние пшеничные поля, на травы, прихваченные первыми осенними заморозками; казалось, русские оставили поле боя и бежали за реку; стаи больших птиц вылетали из зарослей акации, серые воробьи вспархивали со щебетом над лугами, их крылья поблескивали в восходящем солнце; с далекого озера поднималась, медленно взмахивая крыльями, пара диких уток), как вдруг из далекого леса показались черные точки, потом еще и еще, они быстро двигались, пропадали в кустах, появлялись ближе, мчались бегом навстречу немецким танкам.

– Die Hunde! Die Hunde! Собаки! Собаки! – со страхом кричали солдаты. Ветер доносил злобный заливистый лай, лай преследующей лису своры. Перед лицом неожиданной атаки собак танки стали двигаться зигзагом и бешено палить из пулеметов. Десантники остановились, заколебались и, охваченные паникой, бросились врассыпную. Треск пулеметов долетал отчетливый и сухой, как звон стекла. Собачий лай вплетался в бешеный рев моторов, слышались крики, приглушенные шелестом травы на ветру: «Die Hunde! Die Hunde!» Вдруг донесся глухой звук взрыва, потом другой, еще и еще, два, три, пять танков взлетели на воздух, сверкающие куски стали разлетались в высоких фонтанах земли.

– Ах, собаки! – сказал генерал Шоберт и провел рукой по лицу. (То были «противотанковые собаки», приученные русскими искать еду под днищем танка. Их приводили на передовую, зная о неминуемой танковой атаке, не давали есть день или два, а как только немецкие танки появлялись из леса и рассыпались веером по равнине, русские кричали: «Пошел! Пошел!» – спускали с ошейников голодную свору, и собаки с набитым взрывчаткой тючком и стальной контактной антенной на спине мчались, голодные и быстрые, навстречу стальным монстрам, надеясь на кормежку под их брюхом, и танки взлетали на воздух.)

– Die Hunde! Die Hunde! – кричали немцы.

Смертельно побледнев, с печальной улыбкой на обескровленных губах, генерал фон Шоберт провел рукой по лицу, взглянул на меня и сказал уже потухшим голосом:

– Oh! Pourquoi, pourquoi? Le chiens aussi![205]

С каждым днем немцы становились все более жестокими, охота на собак проходила с безжалостной ненавистью, а старые казаки смеялись и хлопали руками по коленям. «Ах, бедные собачки!» – говорили они. Ночью лай разносился по черной равнине, приглушенная возня слышалась под заборами в огородах. «Кто идет!» – кричали немецкие часовые странными голосами. Мальчишки вскакивали с постелей, тихонько открывали дверь и звали в темноту: «Иди сюда, иди сюда».

Однажды утром я сказал ефрейтору из Мелитополя:

– Когда вы их всех перебьете, когда в России не останется больше собак, русские мальчишки станут бросаться под ваши танки.

– А, все они одной породы, – ответил он, – все сукины дети.

– I like Russian dogs, they ought to be fathers of the brave Russian boys[206], – сказал Вестманн.

X Летние ночи

После нескончаемой зимней ночи, после холодной и ясной весны пришло, наконец, лето, теплое и робкое, дождливое финское лето, лето с запахом и вкусом кислого яблока. Приближался kr`apuja, раковый сезон, и первые сладкие раки из водоемов Финляндии, лакомство северного лета, уже красовались на блюдах, а солнце не заходило вовсе.

– Надо же было приехать в Финляндию, чтобы найти здесь испанское солнце! – говорил граф де Фокса, глядя ночью на солнце, цветущее на плоскости горизонта, как герань на подоконнике. Светлой ночью девушки Хельсинки выходили на прогулку в зеленых, красных и желтых платьях с белыми, припудренными лицами, с завитыми горячими щипцами и надушенными одеколоном «Тео» волосами, неся на лбу тень от хлопчатобумажной шляпки с хлопчатобумажными цветами от Стокманна. Девушки города Хельсинки шагали по аллеям Эспланады и поскрипывали хлопчатобумажными туфельками.

Слабый запах моря долетал из глубины Эспланады. На гладкие, светлые фасады зданий опиралась легкая тень от деревьев, тень такого светлого зеленого цвета, как если бы деревья были стеклянными, а молодые выздоравливающие солдаты с забинтованными головами, с подвязанными верхними и распухшими от бинтов нижними конечностями сидели на скамейках, слушая оркестрик из кафе «Рояль», и смотрели в небо, небо из голубой бумаги, примятой морским бризом по кромкам крыш. Витрины магазинов отражали леденяще металлический, призрачный свет северных белых ночей, птичьи трели налагались на него мягкой, теплой тенью. Зима далеко, она уже не более чем воспоминание, но что-то зимнее еще оставалось в воздухе, возможно, белый свет, подражающий снежным сияниям, а может, это воспоминание о растаявшем снеге задержалось в теплом летнем небе.