Кара

— Итак, товарищи курсанты, что главное в бою, и в рукопашном в частности? Правильно, лейтенант, состояние духа. Приоритет в области боевых психотехник несомненно принадлежит древним посвященным — именно они разработали методики, позволявшие соплеменникам входить в состояние транса, носящее название «безумие воина». Самый старый из них, однако и самый надежный, — это метод подражания или, выражаясь по-научному, ролевого поведения. Какова же суть его? Боец выбирает себе объект для подражания, то есть отождествляется с ним. Это может быть как реальное лицо — знаменитый воин, известный мастер-рукопашник, так и вымышленное — персонаж мультфильма, мифический герой, продукт компьютерной графики, а также — хищное животное. Именно так и поступали скандинавские берсерки, изображая себя кровожадными волками. За много веков до них примерно так же действовали адепты звериных стилей и конечно легендарные представители синоби-дзюцу — воины кланов ниндзя, на которых я хотел бы остановиться подробнее. Так вот, на какое-то время они умели приобретать сверхвозможности путем произнесения магических заклинаний (дзюмон) — суть мантр, сплетая пальцы в определенной комбинации (кудзи-ин) и мысленно отождествляя себя с одним из девяти мифических существ: вороном-оборотнем Тэнгу, небесным воином Мариси-тэн, повелителем ночи Гарудой и другими, то есть, говоря с позиций современной науки, можно сказать, что древние японские лазутчики использовали самогипноз на основе «якорной» техники. Ниндзя задействовали сразу три якоря: кинестетический (сплетение пальцев), аудиальный (звукорезонансная формула) и визуальный (зрительный образ), а в результате они обретали качества, необходимые в данный момент: силу, прилив энергии, нечувствительность к боли и ранениям.

(На занятиях в Днепропетровской школе ГРУ)

За гостиничным окошком уже опустился темный осенний вечер, и Савельев решил, что тянуть дальше не имеет смысла. Переставив лампу с тумбочки на стол, он выложил на чистую салфетку приготовленную еще вчера иглу с кунжутовой нитью, хорошо наточенную опасную бритву, пузырек йода и, чтобы случайно не испоганить одежду, разделся до пояса.

Всю свою жизнь он старался действовать согласно здравому смыслу. Сейчас этот самый здравый смысл громко говорил ему, что от материнского наследия надо избавиться любой ценой. Все беды последних дней, несомненно, от проклятого кольца, и хотя никакими усилиями его не снять — ни с мылом, ни как-нибудь по-другому, а надфиль скользит по его поверхности, не оставляя ни малейшей царапины, у настоящего воина всегда есть выход.

Савельев тщательно продезинфицировал спиртом бритву с иглой, глубоко вздохнул и закрыл глаза. Палец он отрежет чуть выше средней фаланги, затем избавится от кольца и, залив рану йодом, кожу на культе аккуратно зашьет, чтобы все было стерильно и красиво. Но делать это надо в боевом трансе, когда не чувствуешь ничего, кроме холодной решимости. Сжав определенным образом кулаки, ликвидатор громко произнес свою мантру входа в измененное состояние сознания: «Граум».

Запрограммирован Юрий Павлович был на берсерка-русича Евпатия Коловрата. Вызвав в мозгу образ могучего, бешено вращающегося по кругу воина — Коловрат суть коловорот, — он сразу же почувствовал, как в нем просыпается клокочущий вулкан энергии, бесстрашия и презрения к смерти. Громко засмеявшись от радости, что сейчас все закончится, Савельев обильно полил палец спиртом и, потянувшись за бритвой, внезапно замолчал. Она была необыкновенно тяжелой, и всех сил ликвидатора еле-еле хватило, чтобы оторвать ее от поверхности стола. Страшным усилием воли он приблизил сверкающее лезвие к пальцу, и внезапно что-то непроницаемо темное начало стремительно наваливаться на его сознание. Протяжно закричав, Савельев попытался довести начатое до конца, но голова его беспомощно упала на стол, и последнее, что он увидел, был образ Евпатия Коловрата, которого душило что-то темное и бесформенное.

Глава четвертая

Утро шестого апреля 1919 года в Одессе-маме выдалось каким-то неспокойным. Со стороны Фонтанов и Пересыпи доносилась беспорядочная стрельба — это перли сволочи красные, городскую думу уже занял совдеп, а по набережным суетливо двигались повозки с тюками и полевые кухни — союзнички уходили, мать их за ногу. Бронзовый Дюк смотрел с пьедестала на все это безобразие с неодобрением — такого, наверное, он еще не видел.

Вся городская жизнь сконцентрировалась в порту. Там тесно, плечом к плечу, стояли тысячи отъезжающих: блестело золото погон и слезы в глазах, громко ржали лошади, с плеском падали в воду чемоданы и кофр-форы, — эвакуация, одним словом.