Кара

Выпили вина, затем ополовинили бутылку не какой-нибудь там, а французской карболки и как-то незаметно перешли к поцелуям. Долго катались по дивану, кусая друг друга за губы, нежно встречались языками, однако по-настоящему Настя не давалась — ускользала проворной змейкой. Наконец Чалому это надоело. Слегка стиснув пальцы на нежном девичьем горле, он немного подождал и забросил подол партнерше на голову. Задыхаясь, Настя бессильно вытянулась, а щипач, времени не теряя, быстро сдернул с ее бедер немудреное бельишко. Раздвинув коленями ослабевшие ноги девушки, он мощно вкатил мотоцикл в ее распростертое тело.

Ответом был долгий, мучительный крик — не просто, видно, расставаться с целкой на шпорах, а вскоре и сам Чалый, когда захорошело ему, громко застонал. Что ни говори, но отловить аргон на шедевральной кадре гораздо приятнее, чем с биксой какой-нибудь.

Громко всплакнула Настюха, потом допили коньячок, а ночью, когда щипач, освободившись от объятий подавальщицы, направился в сортир, под ноги ему попалось что-то на ощупь шелковистое. Это было замаранное кровью, измятое материнское платье.

Глава шестнадцатая

Гинеколог Мендель Додикович Зисман был лыс, кривоног и брюхат, а Катю Бондаренко знал давно, еще по первому ее аборту. Хотя в жизни ему повезло не очень — друзья уехали, супруга оказалась стервой, а ударная вахта у главной женской прелести на корню загубила потенцию, — эскулап был дядькой общительным и смотрел в будущее с надеждой на лучшее. Потому как знал твердо, что хуже уже быть не могло, некуда было.

Когда за окнами вякнула сигнализация «пятерки», гинеколог посмотрел на часы, хмыкнул одобрительно и заявившейся в кабинет Кате весело подмигнул:

— Ну-с, барышня, с чем пожаловали?

— Все с тем же самым, доктор. — Она непроизвольно дотронулась ладошкой до лобка и, криво улыбнувшись, принялась расстегивать пиджачок. — Похоже, Мендель Додикович, залетела я доблестно.

— О да, женщины имеют обыкновение беременеть, — эскулап согласно кивнул лысым черепом, — хотя в вашем случае это весьма проблематично. Легче демократам миновать переходный период, чем сперматозоидам вашу спираль, поверьте, она восхитительна. Так когда, говорите, последний раз были месячные?

— Задержка недели две. — Пожав плечами, Катя сняла пиджачок и аккуратно повесила на вешалку, а гинеколог что-то чирканул в журнале и бодро направился к раковине:

— Что, собственно, гадать, давайте-ка мы на вас посмотрим. Если что, в шесть секунд отсосем. Прошу.

Он приглашающе мотнул тройными брылями в сторону известного каждой женщине сооружения. Стянув колготки с трусиками, Катя взгромоздилась на мрачно блестевшее никелем, весьма походившее на средневековое орудие пытки гинекологическое кресло.

— Гм, очень интересно. — Одетые в резину пальцы эскулапа глубоко залезли в ее тело, уверенно коснулись самого сокровенного, и лицо Зисмана вытянулось. — Ах, чтобы мне так жить, чем, спрашивается, вы, Катерина, занимаетесь? Спирали и след простыл, а беременность — недель восемнадцать, не меньше!

— Что? — Бондаренко рывком скинула ноги с подставок и, сощурившись, уставилась гинекологу в глаза. — Мендель Додикович, этого быть не может, я еще умом не тронулась.

— Чего не может быть, дорогая вы моя? — Улыбнувшись, тот принялся смачно стягивать перчатки. — Как говаривал один бородатый сифилитик, факты — вещь упрямая. В матке у вас теперь находится не спираль, а восемнадцатинедельный плод. Ну-ка, пойдемте.

Едва дав пациентке одеться, он потащил ее вдоль по коридору на УЗИ. Уставившись на зеленый экран монитора, гинеколог вскоре довольно ткнул в него пальцем:

— Все правильно, вот он, результат любви — почти пятимесячный, и, вторично улыбнувшись, погрозил пальчиком: — Что-то, Катерина, вы напутали, бывает^

Сидевшая рядом медсестра подтвердила с важностью:

— Еще как бывает.

Этого будущая мать не вынесла — она разрыдалась.

— Ну полно, милая. — Зисман дружески похлопал ее по плечику, а уже у себя в кабинете долго вещал, что высшее благо в жизни — это дети, что была Бондаренко для этого счастья в самом соку, а вот о том, чтобы сделать аборт на таком сроке, даже не заикнулся, гад лысый.

В машине страдалица опять пустила слезу — жизнь ее дала трещину, всю дорогу жутко себя жалела, а когда появилась наконец на службе чуть живая, с красным носом и глазами, как у кролика, Игорь Васильевич Чох молча затащил ее в свой кабинет и сразу налил полстакана «мартеля»:

— Давай, Катерина Викторовна, только залпом.

Вот тут-то и случилось сложное психическое действие, называемое излитием наболевшей женской души. С обильным слезоорошением мужской жилетки, с подробным описанием извивов личной жизни. Дождавшись наконец окончания монолога, доктор наук налил и себе:

— А на то, что выкопала из архивов эта ваша подруга-гепеушница, взглянуть возможно?

— Вот. — Все еще дрожавшими пальцами Катя расстегнула свой дорожный кейс фирмы «Самсонайт» и плюхнула пачку ксерокопий на стол. — Вы простите меня, Игорь Васильевич, я просто беременная дура-истеричка.