Кара-Бугаз

– Он все наврал, – крикнула Лена и швырнула весла. – Не выношу неврастеников и кисляев.

Весла хлопнули по воде, как две тяжелые пощечины. Лена сразу успокоилась.

На следующий день утром Северцев получил загадочную телеграмму:

«Нас обставили. Привет победительнице. Баклунов».

Сначала Северцев ничего не понял. Потом он решил, что телеграф напутал. Очевидно, Баклунов сообщал – «нас ограбили». Днем он поехал в город. Всю дорогу он стоял на площадке, курил и с тревогой думал, что из всех пассажиров только он один обворован.

Дым заводов поднимался над пустынными дорогами Лигова. На Балтийском вокзале Северцев почувствовал запах извести и асфальта, – с белого, грязно промазанного мелом неба капал редкий дождь. Как хорош был этот дождь в листве Петергофа и как отвратителен здесь, – будто бы над Северцевым было не небо, а низкий потолок квартиры, где верхние жильцы пролили мыльную воду и мутные капли шлепают по письменному столу, по подушке, по сахарнице. Северцев выругался и втиснулся в трамвай. Трамвай развинченно, как бы виляя бедрами, побежал к устью Невы, где Северцева ожидали новые неожиданности и разочарования.

5. Зависть

Когда Северцев сошел с трамвая и поднялся на седьмой этаж, там было тихо. Он открыл английским ключом свою квартиру, заранее ужасаясь взломанным ящикам и перерытым чемоданам, но в квартире было тихо, прохладно и пыльно. Все вещи стояли на своих местах: «Что за шутки!» – сказал Северцев, но тревога его от вида никем не тронутой квартиры еще усилилась. Он пошел к Баклунову. Капитан сидел на диване в густых облаках табачного дыма, – сквозь дым блестели его спокойные глаза.

– Кого ограбили? – спросил Северцев.

– Кого? – спросил в свою очередь Баклунов.

– Вы послали мне телеграмму об этом.

Баклунов сел на диван и устало засмеялся. Нет ничего хуже, когда при вас человек смеется от неизвестной причины. Это бесит. Северцев пожал плечами, сел и демонстративно потянул к себе газету, – он ждал, когда Баклунов окончит.

– Не ограбили, а обставили, – сказал наконец Баклунов. – На телеграфе перепутали. Я вам телеграфировал: «Нас обставили». Обставили, как мальчишек. И обставил свой же брат – капитан дальнего плавания Гернет.

Северцев догадался, что дело, очевидно, относится к ледниковой эпохе. Неужели этот капитан решил так долго мучившую его загадку? Северцев тотчас забыл о своем отвращении к ледниковым теориям и обличительной речи против Баклунова. «Если Гернет разгадал полярный ребус, – думал Северцев, – то… нет, это невозможно».

Кто бы мог подумать, что тоненькая книга в сто двадцать страниц способна вызвать у обитателей седьмого этажа такое жестокое волнение. Она была издана в Японии, в Токио, но на русском языке. Переплет был сизого цвета, как зимний горизонт. На книге стояли рядом два названия: русское – «Ледяные лишаи» и английское – «The ice lichens».

– Кто автор? – спросил прежде всего Северцев Баклунова, ему никто не ответил. Северцев взял книгу и прочел вслух: – «Капитан дальнего плавания Е. С. Гернет».

Внизу он заметил подзаголовок – «Новая ледниковая теория, общедоступно изложенная».

– Черт возьми, оказывается, эти вещи можно даже излагать вполне общедоступно, – пробормотал он и отложил книгу.

Баклунов, как бы догадавшись, о чем думает Северцев, насмешливо улыбнулся:

– Гернет поистине с гениальной простотой объяснил происхождение ледниковой эпохи. Но этого мало. Он указал даже способы, как вернуть землю к миоценовому климату! Каково! В них нет ничего фантастического. Все просто, как свечка.

– Для вас все просто, – огрызнулся Северцев.

Баклунов перестал улыбаться. Спокойствие его было наигранным. Он бился над загадкой ледниковой эпохи несколько лет, но, как это часто случается, где-то в Японии старый капитан – морской агент СССР – думал над тем же. И решил задачу. И Баклунов опоздал. Казалось бы, открытие Гернета должно было его успокоить, но случилось как раз обратное. Баклунов чувствовал горечь и стыд. Если бы телеграф действительно напутал и вместо «обставили» передал «ограбили», то это слово совершенно точно передало бы настроение Баклунова. Он чувствовал себя ограбленным или, вернее, пассажиром, опоздавшим на несколько секунд к поезду, отходящему только раз в жизни. Об этом настроении Баклунова догадывалась одна лишь Наташа, – отец перестал напевать, много курил, и часами просиживал на диване, тяжело упираясь ладонями в жесткое сиденье. Думать в таком неудобном положении было невозможно, и Наташа поняла, что отец не думает, а попросту подавлен. Баклунов был не только подавлен, но и раздражен, как человек, у которого вырвали из рук только что начатую увлекательную книгу. Поступок Гернета казался почему-то грубым и несносным, – как будто этот боевой капитан, бывший командующий Азовской Красной флотилии, сделал свое открытие назло Баклунову, а книгу в сто двадцать страниц сунул к его носу, как кукиш. Баклунов настолько ярко представил себе эту картину, что даже вслух произносил за Гернета:

– Видел, старая швабра? А тоже, лезешь в геологию.