Кара-курт

Что говорить, информация у Фаратхана была поставлена на славу. То ли песнями на огородных работах по обе стороны пограничной реки, то ли еще какими другими средствами, но все, что требовалось и кому требовалось сообщить, передавалось точно и в срок.

Дверь кибитки закрылась. Имам-Ишан в сопровождении Кайманова и Галиева вернулся в комендатуру.

На рассвете Яков с самым веселым видом вышел из ворот, направился к мелеку Сюргуль. Хозяйку он увидел в огороде, отметив про себя, что настроение у нее отличное, вид весьма довольный. Она даже что-то напевала себе под нос дребезжащим, старческим голосом.

— Салям, баджи! Коп-коп салям тебе, сестра милая! Как себя чувствуешь? Хорошо ли спала?

— Ай, Ёшка, так хорошо спала! Давно так не спала! — ответила Сюргуль.

— Вот и отлично! — радостно отозвался Яков. — А я пришел передать тебе большое спасибо от себя и от полковника Артамонова. Если бы ты не сказала мне пойти к Чары-Мураду, наверное, долго бы мы искали этого «воровского человека».

От Якова не ускользнуло крайнее удивление, мелькнувшее в глазах Сюргуль. В следующую минуту она отвела взгляд, ответила с достоинством:

— Ай, Ёшка, для тебя я всегда сделаю, что надо!

— Очень немного надо, — тут же сказал Яков. — Но я тебя прошу еще нам помочь.

Сюргуль настороженно молчала, выжидая, что он имеет в виду.

— Пойдем к нам в комендатуру, — сказал Яков, — посмотришь, того ли мы воровского человека поймали? Понимаешь, смотрим по следам, а он к мелеку Чары-Мурада подошел и опять к гулили подался. Испугался чего-то. Ну, мы его там и поймали.

— Пожалуйста! Давай пойдем! Будем смотреть! — отряхивая землю с ладоней, безразличным тоном сказала Сюргуль. Видно было, что предложение Якова немало ее озадачило.

В комнате следователя комендатуры сидел невзрачного вида человек, по-видимому, терьякеш из терьякешей — немытый и нечесаный, в засаленном халате, такой же грязной, потерявшей первоначальный цвет тюбетейке.

— Этот воровской человек дружил с врагом твоего мужа Джамалом? — спросил Яков.

Сюргуль всего несколько секунд напряженно всматривалась в незнакомца, затем охотно согласилась:

— Этот, лечельник. Этот. Он с врагом моего мужа дружил.

Задержанный, желтый лицом, весь в морщинах, вялый и безучастный ко всему терьякеш, молча посмотрел на Сюргуль, широко открыл глаза и, видимо, хотел что-то сказать, но передумал, снова прикрыл веки.

Яков вместе с Сюргуль вышел из комнаты.

— Ай, джанам Сюргуль, — сказал он проникновенно, — что хочешь проси в награду. Очень ты нам помогла этого опасного нарушителя поймать! Дежурный, — крикнул он. И когда появился дежурный Остапчук, приказал: — Там я велел продукты отнести нашей дорогой Сюргуль. Проверь лично, чтобы все было, и чтоб не одну, а две пачки зеленого чаю положили.

— Ай, Ёшка, не надо мне никакой награды. Я ведь не за награду тебе про воровского человека сообщила, — несколько смущенно сказала Сюргуль.

Сказала и призадумалась...

* * *

Переполненный людьми город как будто специально отвел текинский базар, для того чтобы там собиралось одновременно все его население. Огромная толпа, мелькающая в толпе военная форма, инвалиды в тени лотков, рыночных павильонов... Инвалиды на костылях и без костылей, многие в бинтах, зачастую несвежих.

Все что-то кричат, предлагают старые вещи. Над базаром стоит несмолкаемый гомон.

Тут и там попадаются двухколесные тележки, проезжают арбы, пылят машины, пробираются через непрерывно движущуюся волнующуюся толпу важные всадники верхом на ишаках.

Кайманов в форме железнодорожника с клеенчатой сумкой в руке, старшина Галиев, запыленный и прокопченный, как настоящий контрабандист, — ни дать ни взять бродяга-зимогор, и старый Али-ага, которого Яков уговорил поехать с ним, с трех сторон блокировали пробиравшегося сквозь толпу Имам-Ишана.

Спустя часа полтора, когда они уже несколько раз обошли базар, так ничего не добившись, Али-ага запросил пощады:

— Я уже не могу, Ёшка, так много ходить: наверное, старый стал. Сяду, пожалуй, немножко в тень, может, увижу, где Махмуда-Кули, скажу тебе. А ты иди к охотникам, там посиди. Наверно, тебя с твоим ростом и левой рукой без пальца человек десять уже засекли, вот и не выходит Махмуд-Кули.

Ничего другого не оставалось, как согласиться со стариком, но они еще некоторое время бродили по базару, битком забитому народом. День шел на убыль, а сотни людей, что-то продающих, что-то покупающих, по-прежнему сновали во всех направлениях. Разноголосый крик и шум, гомон на всех языках и всюду — пустые рукава, брючины, заткнутые под поясной солдатский ремень, костыли, палки, головы, обмотанные бинтами, руки на перевязи. Война и здесь смешала все, изувечила тела, изломала судьбы.