Кара небесная, или Стикс-2

Вечер, седьмой час

Машина стоит у больничной ограды. Руслан в саду, прохаживается взад-вперед, нервно курит. Придет – не придет? Ну не увозить же ее силой! А без нее никак. Наконец он видит высокую худощавую женщину со светлыми волосами на песчаной дорожке, по обеим сторонам которой насажен густой кустарник. Она идет и озирается по сторонам.

– Эй! Я тут! – Он машет ей рукой.

Она не спеша подходит.

– Машина у ворот. Ну, поехали?

– А что скажет врач? – мнется она.

– Что скажет? А тебя это волнует? Ну, скажет что-нибудь. Пациентка, мол, сбежала. Вечерний обход уже был? Был. Ну, нет тебя на ужине. И в палате после ужина нет. Самоволка! – весело говорит он. – Если хватятся, то завтра. Мы успеем.

– Что успеем?

– В Москву прокатиться успеем, вот что. Хочешь в Москву?

– Нет! Не хочу!

Он берет ее за руку:

– Поехали, милая, домой. Надоело тебе в больнице?

– Да, – соглашается она. – Здесь плохо. Меня все время дергают – то на процедуры, то на допрос. Надоело. Ни минуты покоя.

– Ну, вот и отдохнешь. Пошли.

Они выходят за ворота. Их никто не останавливает. Сторож, сидящий в будке у шлагбаума, зевает и отхлебывает пиво из горлышка зажатой в руке бутылки. Дело обычное, здесь не тюрьма – больница. Если ты в состоянии передвигаться, так гуляй, воздухом дыши. Лето на дворе.

Руслан открывает переднюю дверцу, и она неохотно садится в машину. Он торопится уехать от греха подальше. Кто знает, когда сюда прибудут «витязи»? Может, завтра, а может, уже сегодня. По городу едут медленно, он не хочет, чтобы останавливали и задавали вопросы. Они едут к Лесе домой.

– Узнаешь? – спрашивает он, когда машина останавливается у подъезда.

Она молчит. Теперь надо шмыгнуть в подъезд и молить бога о том, чтобы на даче у соседки Пуговкиной поспела малина и созрел невиданный урожай огурцов. Что она там, при малине, а не при дверном глазке, как обычно. Есть же у нее дача, черт возьми! У всех есть.

В подъезде тихо и темно, как в норе, пахнет кошками. Одна, рыжая, лежит тут же, на подоконнике. Внимания на них не обращает, тянется, выгибает спину и вновь пристраивается у окна. Они поднимаются на второй этаж. Женщина застывает у двери, морщит лоб, словно пытаясь что-то вспомнить. Он достает из кармана ключ и вставляет в замочную скважину.

– Откуда у тебя ключ? – спрашивает она.

– А ты не помнишь?

Молчит. Он открывает дверь и первым заходит в темную прихожую. Она следом. Он тянется к выключателю. Она спрашивает: откуда ключ? Десять лет назад умерла бабушка Леси, оставив в наследство любимой внучке эту самую однокомнатную квартирку. И они стали строить планы, как будут здесь жить вдвоем, а потом и втроем. Он даже затеял ремонт. Она сама дала ключ.

Эх! За десять лет даже замок не поменяла! И обои, которыми он оклеил потолок в прихожей, остались, правда, кое-где отошли, держатся еле-еле и поблекли. Но держатся, клеил-то он на совесть. Не для соседа, для себя. Ваньке до обоев, что ли, было? До замка? И почему ключ от ее квартиры до сих пор хранится у него, жениха в отставке? А она даже не спросила. Гордая. Ну, есть у тебя ключ. И что? Попробуй войди!

Вошел.

– Зачем мы здесь? – тихо спрашивает она.

– Есть другие варианты?

– Ты говорил: деревня.

– В деревню мы поедем завтра.

– Почему не сейчас?

Он молчит. Долго объяснять. Зачем ему понадобилось провести ночь в этой квартире с ней? Нужно! Он идет на кухню со словами:

– Я кое-что купил по дороге в больницу. Готовить не умею, честно признаюсь. А ты?

– Я не помню.

– А как кушать, помнишь? Жевать, глотать?

– Не смешно, – обижается она.

– И в самом деле не смешно.

Какой уж тут смех! Он выгружает продукты в холодильник. А это уже не при нем куплено. И мебель. Потом открывает кран:

– О! И вода горячая есть! Просто сказка!

– Тогда я пойду в душ? – неуверенно говорит она.

– Иди.

Пока в ванной шумит вода, он достает из кармана визитки, найденные в сумочке Ольги Маркиной, и раскладывает перед собой. Пасьянс сходится быстро. На одной из визиток нацарапано: «Пять часов вечера». И дата. Он уже знает, куда они поедут завтра. И как сделать так, чтобы ему отдали то, что он ищет. «То, что он ищет», – хорошо сказано! Знать бы еще, как это выглядит? Хорошо, что она ничего не помнит. И не надо.

Она выходит из ванной в коротком голубом халатике. Потом пытается приготовить ужин. Бросает нож, принимается плакать.

– Что случилось?

Он мягко обнимает ее за плечи, нагибается к самому уху:

– Ну, успокойся.

– Как я буду жить? Как? Без денег. Да еще с ребенком!

Это не самое страшное. Она пока не знает о том, что является главной подозреваемой в убийстве. И ей грозит судебно-психиатрическая экспертиза. Так что одна, без денег, с ребенком – это не самое страшное. Ей нельзя в тюрьму. И на принудительное лечение в психоневрологический диспансер тоже нельзя. Выхода из этой ситуации он пока найти не может.

– Ты решила его оставить? Ребенка?

– Ничего я не решила!

– Неправда.

– Ну откуда ты свалился на мою голову? Тебе-то что за дело?

– Что за дело? Когда-то, мне даже кажется, что прошла целая вечность, я взлетал сюда на второй этаж с букетом в руке или с каким-нибудь подарком. Пусть небольшим, но никогда с пустыми руками. Меня ждала любимая женщина, я хотел, чтобы каждый наш вечер был для нее сюрпризом. И каждая ночь. И что со всем этим стало? Каких-то десять лет! Полкопейки в банке, именуемом Вечностью. Как и не жили вовсе. Мучились. Одна радость: дети. У Ивана, у меня, теперь вот у тебя. Может, им больше повезет, а? Ты спрашиваешь, что за дело? Это не только мое дело. Наше. Вот теперь-то и наступила развязка. Ты понимаешь? Я сюда вернулся!

Звонит его телефон, но он не собирается отвечать. Они целуются. Потом он уводит ее в комнату. А телефон все звонит и звонит. Когда перестал, он догадался, что происходит там, на том конце эфира, где так и не дождались ответа. Там плачет Лена.

Но об этом лучше не думать. Десять лет забыто. У него тоже амнезия, это заразно.