Карабарчик

— Я и без тебя со Спирькой проживу. Умнее отца хочешь быть? Ишь ты: «Пашня ничего не даст», — передразнил он сына. — А кто нашим хлебом живет? Вся Россия.

— Знаю, — спокойно ответил сын, — только толку от этого мужику мало.

— Ишь ты, умник какой, — вскинул дед ястребиные глаза на Степана. — Ты что, у Архипки слов таких наслушался? Недаром он будоражил мужиков в девятьсот пятом году.

— Что Архип, — сумрачно отозвался отец. — У него свое на уме, у меня свое. — И примирительно добавил: — О чем нам спорить?

— Значит, все-таки едешь? — Дед опустился на лавку.

— Да.

— Чем жить будешь? — старик побарабанил сухонькими пальцами по столу.

— Открою постоялый двор.

— А дальше? — продолжал допытываться дед.

— Там будет видно. — Степан отвел глаза от острого взгляда отца.

— Значит, решил меня бросить? — Губы старика чуть дрогнули.

— Нет, тятенька, век я вас не забуду, может, случится — глаза ваши закрою в смертный час.

— Ну ладно, — вздохнул дед, — падай в ноги.

Степан опустился на колени.

— Кликни Дарью, — в волнении старик теребил свою жидкую бороденку.

И когда Дарья опустилась рядом с мужем, дед заговорил неторопливо:

— Даю вам в надел саврасого мерина да Сивуху с «кабловичем» — стало быть, трех лошадей, — кроме того, двух коров с телятами и тысячи полторы хлеба.

— Спасибо, тятенька, — низко кланяясь, враз сказали Степан и Дарья.

Довольный их покорным видом, старик продолжал:

— Благословляю пятнадцать десятин у Машуковского колка (земля там добротная, пахотная) и лес, что в рядухе[39], на Плоской возле избушки.

— Благодарствуем, тятенька, — сын и сноха повалились старику в ноги.

— Только вот что… — дед вновь затеребил свою бороденку, — Викешу-то оставьте пока у меня. Учиться ему еще рано, пускай с Максимовной поживет, да и мне с ним веселее.

Перед отъездом все по обычаю уселись на лавки и несколько секунд молчали. Потом дед перекрестил сына, сноху, поцеловал Викешу и сказал со вздохом:

— В добрый час.

В телегу был впряжен, резвый «каблович» — вороной масти конь. Справа и слева стояли привязанные к оглоблям большая широкогрудая кобыла Сивуха и немолодой саврасый мерин. Погоняя хворостиной двух коров с телятами, позади телеги шла мать Викеши. Отец, свернув в переулок, направил коня берегом озера. Ехать деревенской улицей он не захотел, «чтоб соседи не пялили глаза на наш отъезд», как он объяснил Дарье.

За березовым колком, стоявшим на тракте в Раздольное, Викеша увидел Назарку Сорокина. Он шел, размахивая порожним туеском, и беспечно насвистывал.

— Ты куда? — удивился он, увидя Викешу на телеге.

— В Раздольное. Мы там жить будем, — звонко отозвался Викеша. — Я-то пока не насовсем. Скоро вернусь. Скажи ребятам, чтобы за голубятами посмотрели, в гнезде они сидят под крышей старого амбара. Да глядите за ними хорошенько, а то кошки съедят.

— Ладно, — послышалось с обочины. Проводив взглядом телегу, Назарка вновь засвистел.

Торговая слобода Раздольное находилась в тридцати верстах от Озерной, и Булыгины приехали туда только под вечер. Викеша с удивлением смотрел на большие каменные дома и фигурные решетки возле них, на огромные лабазы, на людную площадь, где стоял памятник Александру второму, на магазины, лавочки, карусель с деревянными лошадками (хорошо бы прокатиться!). Он ерзал на сундуке, стараясь получше разглядеть все.

Остановились возле большого дряхлого дома, недалеко от церкви. Отец с трудом открыл покосившиеся ворота и ввел «кабловича» на заросший бурьяном двор.

— Вот и приехали. Слазь, — сказал он. — Здесь жить будем.

Викеша огляделся. Дом показался ему вымершим. В глубине двора виднелись две покосившиеся амбарушки, похожие на дряблые опенки. По бокам тянулся ветхий забор, который еле-еле держался на подпорках. Несколько унылых акаций и кустов боярышника дополняли картину запустения.

Пролетела стая галок, недалеко бумкнул колокол. Из-под крыльца вылез вислоухий пес со впалыми боками, подошел к телеге, обнюхал колеса и, улегшись в тени, принялся искать блох.

Викеше стало тоскливо: вспомнил дом, утопающий в зелени огромных тополей, зеркальную гладь озера, таинственный шорох камышей, голубое небо, мычание коров, идущих с пастбища, веселых ребят… Вздохнув, он прижался к матери.

Отец поднялся по шатким ступенькам на крыльцо и постучался. Через полуоткрытую дверь высунулась трясущаяся голова старухи с крючковатым носом, отвислой губой и прошамкала:

— Проходи, Степа. А Дарья где?

Старуха вылезла на крыльцо и, прикрыв глаза от солнца, оглядела двор.

— Дарья, Дарьюшка, — поманила она рукой Дарью, — заходи. А-а, это и есть Викеша. — Круглые совиные глаза хозяйки остановились на мальчике. — Проходите.

Комнаты были низенькие, и в них стоял затхлый воздух. Осторожно усевшись на краешек стула, Викеша украдкой посмотрел на старуху. Шлепая стоптанными башмаками, она ходила взад-вперед, собирая на стол. В душе Викеши рождалось неприязненное чувство. «Баба-яга, настоящая баба-яга, костяная нога», — подумал он про хозяйку старого дома и вновь унесся мыслями в деревню к бабушке Авдотье Максимовне. «Та хорошая, ласковая, а эта глядит, как сыч». — Мальчик отвернулся.