Карачун

Снежинки, как потревоженный осиный рой, с разлета впивались в щеки тонкими холодными жалами; мерзли уши и руки, но Зимин поднял шарф из-под воротника куртки и втянул руки в рукава, держа сигарету кончиками пальцев.

Нет, не ветер и не метель были надвигавшимся из-за поворота ужасом. Нечто огромное, ледяное и смертоносное шло навстречу Зимину: не иначе, сила, ведающая безвременной смертью и укорачивающая день. Мысль о безвременной смерти вдруг дохнула в лицо своим очевидным правдоподобием. Никто не знает, куда он поехал. Никто не станет его искать еще дня два или три… А если и станет - следы уже замело, к утру от них не останется даже намека. Не надо было выходить из машины… Потому что обратную дорогу к ней можно и не найти.

Он оглянулся: «девятки» не было видно. Но стоило повернуться к ветру затылком, нечто глянуло в спину: будто огонек оптического прицела остановился между лопаток. Оно катилось на него сзади, и не хватало сил взглянуть ему в лицо. Невидимые ведьмы заголосили как по покойнику и с воплями понеслись прочь - чтобы не смотреть на то, что случится.

Зимин медленно повернул голову в сторону чужого взгляда, ощущая себя букашкой под тяжелым сапогом.

Из снежной круговерти навстречу ему шел старик в рваном рубище. Он нисколько не напоминал кошмар, но ужас - детский, безотчетный, от которого язык присыхает к нёбу, а ноги делаются ватными и не могут ступить ни шагу, - взял Зимина за шею жесткими холодными пальцами. Каждому свое: кому-то старуха с косой, кому-то старик в рубище.

Сила, укорачивающая день, - это гравитация. Она никак не связана с безвременной смертью, она - закон природы, сущность безличная и бездумная, не рассуждающая, а действующая, и действующая всегда одинаково. Бездумная… Безумная… Сумасшедшая… Это не ветер, это он, помешанный старик, хохотал на весь лес, увидев Зимина, загнанного в ловушку.

Старик не думал, а действовал, как и положено бездумному закону природы. Смешно пытаться разжалобить камень, падающий на голову. А им, между прочим, тоже управляет гравитация…

И Зимин побежал прочь, обгоняя призраков в серых саванах и невидимых ведьм. Ветер толкал его в спину, словно гнал взашей, и один раз Зимин даже упал, не удержавшись на ногах от его бесцеремонного пинка. Но старик никуда не спешил, он шел своей дорогой - ему, казалось, не было до Зимина никакого дела: что за дело бездумной силе до человечка, барахтающегося в снегу?

Зимин бежал и захлебывался своим дыханием, не разбирая дороги и не глядя по сторонам. То ли случилось чудо, то ли сработало подсознание: споткнувшись снова, он влетел головой в задний бампер «девятки», превратившейся в сугроб. И, как бывает в кошмарах, долго не мог отыскать ручку дверцы, долго не мог ее открыть - слишком много намело снега.

Но протиснулся внутрь, и упал на сиденье, и захлопнул дверь, переводя дыхание.

В машине было темно, как в гробу. И холодно. И тихо. Зимин нащупал и повернул ключ зажигания, мотор зачавкал довольно, зелеными огнями уютно осветилась панель. Страх отпускал потихоньку, хотя руки еще дрожали. Незачем никуда ходить. Метель рано или поздно кончится, наступит утро - тогда и надо разбираться, что к чему. Днем ему старики мерещиться перестанут…

Он включил печку, направил ее на лицо и погрел руки: хорошо. Как хорошо! Зимин откинулся на подголовник и прикрыл глаза. Дрожь превратилась в озноб - теперь от холода и усталости. Он уже собирался включить дворники, но осекся: ему не хотелось смотреть за окно…

Чем теплей становилось в машине, тем сильней Зимина клонило в сон.

Ему чудилось, что он ведет «девятку» по заснеженной трассе и засыпает за рулем - от толчка изнутри он дернулся и открыл глаза. Что-то не так было с мотором: он чавкал и взревывал время от времени. Зимин скользнул взглядом по салону и похолодел: с заднего сиденья на него смотрел старик в рубище - его было видно в зеркало. Холодный пот хлынул в глаза, намокли ладони: в неверном свете приборной панели лицо старика отливало зеленью, а в машине ощутимо пахнуло тленом… Он смотрел на Зимина немигающими водянистыми глазами - бесстрастно и испытующе.

Бежать некуда, это ловушка… Зимин стиснул мокрые кулаки, несколько раз сморгнул - но старик не исчез. Ни одной трезвой мысли в голове не было - только ужас. Даже если бы ему было куда бежать, он бы не смог сдвинуться с места: тело обмякло, только сердце бешено трепыхалось где-то в пятках. Он сглотнул вязкую слюну, облизнул пересохшие губы и спросил - очень тихо, обмирая от собственной наглости:

- Чего сидим? Кого ждем?

- Я жду тебя, - неожиданно ответил старик. У него был грудной певучий голос, как у Деда Мороза на новогоднем утреннике. Лицо его осталось равнодушным: он не удивился вопросу и не раздумывал, прежде чем ответить. - Я жду, когда ты задохнешься.

- А с чего это я должен задохнуться?… - пробормотал Зимин, и ему тут же показалось, что в салоне душно, не хватает воздуха.