Караджале

Последней каплей, переполнившей, по-видимому, чашу терпения хозяев «Эпохи», был караджалевский памфлет «О ликя».

«Ликя» — турецкое слово, укоренившееся и в румынском языке. В буквальном смысле оно означает пятно; в румынском языке «ликя» стало синонимом грязного, нечестного, подлого, продажного человека. В своем памфлете Караджале занялся этимологией слова и социальной характеристикой типа, захватывающего лучшие должности, синекуры и награды. В качестве живого примера автор называл Димитрие Стурзу, того самого, кто подверг разносу караджалевские комедии на заседании академии. Не надо думать, что Караджале дал себя увлечь чувству мести, — Стурза очень хорошо подходил для иллюстрации понятия «ликя»; памфлет написан в спокойных тонах, в нем не чувствуется личной обиды.

Работая в газете, которая явно не проявляла никакого энтузиазма к своему сотруднику и готовилась от него избавиться, Караджале обдумывал и другие планы. Один из них предусматривал возвращение к театральной деятельности. На сорок пятом году жизни Караджале продолжает любить театр юношеской любовью. Неудачное директорство в бухарестском Национальном театре и судьба собственных пьес не смогли изменить его чувства. Глубоко и точно знал он румынскую театральную жизнь, видел необходимость и невозможность перемен. И вместе с тем чувствовал себя могучим, способным все изменить театральным деятелем. Если бы только ему представился случай доказать это на деле!

Осенью 1896 года такой случай как будто представился. В Яссах, где сгорел старый театр, закончена постройка нового театрального здания. Предстоит открытие городского театра с новой труппой и новым директором. Ясским муниципалитетом управлял старый друг Караджале писатель Николае Гане. И драматург обращается к «примарю» с почтительной петицией, предлагая свои услуги, свой административный и творческий опыт для руководства новым театром. Ему так хочется получить эту должность, что он обещает, помимо выполнения служебных обязанностей, писать для театра пьесы по меньшей мере по одной в сезон. Это предлагал человек, который уже в течение ряда лет не написал ни одной реплики!

Караджале знал, конечно, свое время, людей и порядки. Но, по-видимому, все же не полно. Он ошибся в своем старом друге Гане. Тот не откликнулся на почтительное предложение драматурга. Тогда Караджале направил ему еще одну петицию, уже в чисто караджалевском стиле: если ему не доверяют пост директора театра, то, может быть, его примут на должность билетного контролера?

Этот комический эпилог не уменьшил горечи Караджале. Еще одно разочарование. Еще одно доказательство, что ему никогда не дадут осуществить свои планы. Что делать? Закончить всю историю шуткой. Разве от него не ждут именно этого?

Но Караджале не может забыть отказа Гане. Через два года, воспользовавшись возможностью написать для ясского журнала статью о театре, он вспомнил свое неудачное предложение!

«…Мой старый и добрый друг Нику Гане не захотел меня послушать, когда накануне открытия городского театра я направил ему две почтительные петиции с предложением доверить мне административное и художественное руководство театром…Не захотел мой друг меня послушать по невесть каким причинам. Послушал бы он меня, дела не только ясского, но и румынского театра в целом, может быть, пошли бы куда лучше! Но что уж теперь говорить! Когда хочешь сделать что-то хорошее и другой человек, который должен тебе помочь, вместо этого ставит тебе подножку, что остается, кроме как философски пожать плечами и сказать самому себе: «Очень хорошо, человече! Тебе нужна бритва, чтобы побриться; я почтительно тебе ее предлагаю, но ты отбрасываешь ее, ты предпочитаешь топор! Очень хорошо! Теперь я знаю, что и мне делать, согласно принятым здесь правилам: пойду колоть дрова бритвой! В конце концов моя бритва пострадает от этого не больше, чем твоя борода!» Несмотря на всю законную грусть, охватывающую меня, когда тот, кто должен был бы оказать помощь, вместо этого мешает мне выполнить свой долг, у меня все же остается одно утешение: улыбка».

Итак, Караджале утешает себя старым способом.

Что же делать писателю, который в сорок пять лет, после опубликования ряда выдающихся произведений, вынужден читать такую оценку своих творений: «Эти пьесы, неправильно названные комедиями нравов или характеров, на самом деле даже не комедии, а всего лишь простые фарсы… Этот автор, правда, писал не только комедии: он написал и драму «Напасть». Но, к несчастью автора, другую «Напасть» написал раньше него Толстой: «Власть тьмы»… Остаются новеллы. Они очень милы, но они тоже не помогут Караджале остаться в литературе».

Как ответить на эти унизительные оскорбления? Пошутить и улыбнуться? Или открыть новую пивную, чтобы дать возможность авторам подобных отзывов возмущаться «скандальным» поведением писателя? Ведь так уже было однажды — автор вышеприведенного отзыва о Караджале, подписавшийся псевдонимом «Салустий», не кто иной, как поэт Александр Мачедонски, тот самый, который возмущался и коммерческой деятельностью Караджале.