Карагач. Запах цветущего кедра

Больше всего она опасалась обещанного лешим «сватом», чистилища, которое предстояло пройти в скиту у молчунов, поэтому все лето думала о побеге. Но мысль эта жила в ней как-то отвлеченно, не содержала никаких конкретных планов и скорее была только неким умозрительным желанием. Она даже не знала, где находится, и если бежать, то в какую сторону, на чем, и более менее ясным казался ей только срок. Как только попытаются провести сквозь муки чистилища, которые хоть и вызывали любопытство, однако представлялись адскими. И если этого не случится, то самое время бежать под осень, когда будет заканчиваться полевой сезон.

Она воображала, как неожиданно явится на прииск или в лагерь отряда, словно с неба свалится! Ведь к тому времени ее почти перестанут искать, строить предположения, выдвигать версии и будут лишь вспоминать у вечерних костров, даже кто-нибудь из самодеятельных бардов сочинит песню. Она же внезапно придет, возникнет из небытия и вот тут поднимется такая волна! Молва пойдет не только по Карагачу и Сибири – до Питера долетит, и все станут рассказывать, как неведомые миру кержаки из таинственного толка погорельцев похитили студентку из горного, Женю Семенову. Как она пробыла в плену несколько месяцев и с великими трудами бежала.

Чтобы еще пуще раззадорить будущее любопытство к ее приключениям, она завела дневник, благо, что чистых полевых книжек-блокнотов было несколько, и стала записывать впечатления каждого дня. И еще не скрываясь, снимала жизнь огнепальных, жилища, домашнюю утварь и даже портреты. При этом по-детски радовалась, что взяла с собой много пленки! Она ощущала себя путешественником, первооткрывателем неведомой цивилизации, некой инопланетной жизни. Правда, кержаки-погорельцы откуда-то знали про фотоаппарат, и что он может снимать точные картинки – удивить их чем-либо было трудно, однако фотографировать не запрещали. Ей вообще ничего не запрещали, и даже не охраняли, не присматривали и тем паче, не запирали: делай, что угодно, ходи, где вздумается!

На следующий день, как ее привезли в потаенный скит, посмотреть на добытую невесту пришла старуха, внешне похожая на сказочную Бабу Ягу. Она бесцеремонно растрепала Жене волосы на голове и отпрянула.

– Мыть да чистить надобно отроковицу! – сказала Прокоше. – Вся во вшах да блохах! Фу!

А она только что из бани пришла и блаженствовала от чистоты и ощущения легкости. В тот же день Женя попробовала если не сбежать, то хотя бы разведать местность, поскольку не имела представления, где находится. Душистый, потворствующей неге, аромат кедрового цвета действовал, как снотворное, и она проспала почти все время, пока они плыли на обласе по бесконечным разливам и озерам. Пленнице не завязывали глаза, никак не скрывали пути, а навели приятный, нескончаемый морок – это уже потом Женя узнала, как погорельцы умеют морочить голову. Всю дорогу она лишь изредка просыпалась, замечала какие-то детали и ориентиры, однако над нею склонялся иконописный лик жениха, и все окружающее пространство превращалась в некий малозначащий фон.

У молчуна Прокоши взгляд был какой-то говорящий, необъяснимо притягательный, и тонкая струнка разума едва слышно позванивала, как далекое эхо, заставляя сожалеть, что еще ни разу на свете она не встречала таких манящих мужских глаз, вселяющих уверенность и бескрайний душевный комфорт. Она не хотела, но тянулась к нему, как тянулась бы всякая женщина, обласканная и вдохновленная таким взором. Это можно было бы назвать и наваждением, и чарами, и колдовством, но угасающий звук разума не мог уже совладать, казалось бы с неуместной, неествественной, сумасшедшей мыслью, которая умещалась в три слова – «это мой мужчина».

Не было сказано ни единого слова, которые клятвенно и со страстью произносят в таких случаях, не совершено подвигов, не дано никаких обещаний, не принесено подарков – вообще ничего! Пожалуй, кроме этого благостного эфирного аромата, который она ощутила еще на прииске перед похищением. Даже формальных объяснений в любви не было, а все уже будто состоялось, и она впервые в жизни любила не ушами и даже не глазами, как женщина; она почуяла своего мужчину по запаху, как в природе всякая самка чует своего самца. И позволила себя украсть. Все остальное вдруг стало не важно, не обязательно – куда ее везут, каким путем, и что ждет впереди.