Каракалла. Иисус Навин

Ей был знаком также смолистый аромат кифи[21], наполнявший помещение несмотря на то, что свежий воздух проникал в него сквозь высоко проделанные окна. Они были покрыты красными и зелеными занавесями, и проникавший через них смягченный свет вливался в этот сумрак и скользил по стенам безмолвного зала, покрытым цветными рельефными изображениями из истории богов.

Здесь было запрещено говорить, и шум шагов заглушался толстыми густо сплетенными половиками.

Большинство коек уже опустело, только те, которые находились между длинною стеною с окнами и первым рядом колонн, большею частью еще были заняты больными, искавшими покровительства божества. На одну из них положили Диодора, и при этом Мелисса безмолвно оказывала ему помощь с такою предусмотрительностью, которой восхищались даже врачи.

Но Диодор и теперь не проснулся, хотя его сосед ни на одно мгновение не давал отдыха своим губам, потому что во сне получил приказание повторять имя Сераписа столько раз, сколько в стакане содержится капель воды из Агатодемонского канала.

– Продолжительное пребывание среди этих испарений могло бы повредить ему, – шепнул доктор Птоломей вольноотпущеннику, – а между тем Гален, хотя он и велел сказать, что посетит больного очень рано, еще не приходил сюда. Правда, он уже стар, а в Риме, как слышно, спят долго.

Тут он был прерван каким–то движением. Никто не заметил, откуда оно началось, но оно нарушило безмолвие зала, и вслед за тем чьи–то услужливые руки шумно и порывисто распахнули обе половинки главной двери.

– Он идет, – шепнул остальным проводник–жрец, и вслед за тем за порог переступил старец, за которым следовала толпа пастофоров, почтительно и в согбенной позе, подобно придворным, следующим за своим властителем.

– Тише, братья мои, – проговорил вполголоса, обращаясь к следовавшим за ним, величайший из врачей того тысячелетия, в котором он жил, и затем, опираясь на палку, направился к ряду коек. Было заметно, что он перешагнул уже за восемьдесят лет, но его большие глаза все еще сверкали юношеским и живым огнем.

Мелисса покраснела при мысли, что смешала Серена Саммоника с этим удивительным старцем. Вероятно, он когда–то был выше ростом; но теперь его спина согнулась и тяжелая голова наклонилась вперед, как будто ища чего–то. Его лицо было бледно и бесцветно, нос и рот отличались изяществом и благородством. Синие жилки просвечивали сквозь нежную бледную кожу; его большую голову покрывали густые волнистые волосы, серебристые и мягкие, как шелк, разделенные пробором посередине. Белоснежная борода доходила ему до самой груди. Длинная, в складках, одежда из весьма драгоценной белой шерстяной материи облегала его старческую фигуру. И вся его внешность отличалась бы только своим изяществом, если б его глаза не светились так ярко и пронзительно из–под густых бровей и если бы не было этого высокого, слегка выпуклого, почти гладкого лба, этой совокупности признаков, свидетельствовавших о силе и глубине его ума.

Мелисса не могла сравнить его ни с кем; но христианину Андреасу он напомнил изображение престарелого Иоанна, которое богатый собрат его по вере пожертвовал церкви святого Марка.

Если этот человек не сумеет оказать помощь, то уже решительно никто не в состоянии помочь Диодору! Как величественно и уверенно подвигалась вперед согбенная фигура этого старца! Он, совсем чужой здесь, по–видимому, указывал дорогу другим и повелевал как будто в собственной области.

Мелисса слышала, что сильный аромат кифи может повредить ее возлюбленному, и нетерпеливо ждала, чтобы Гален поскорее обратил свое внимание на Диодора. Гален начал не с того больного, который лежал около двери, а остановился по середине зала, прислонился к колонне и сперва стал рассматривать помещение и койки.

Когда его испытующий взгляд скользнул также и по ложу Диодора, с этим взглядом встретился другой, который с выражением почтительной просьбы исходил из прекрасных больших и невинных глаз.

Тонкая улыбка мелькнула на его покрытых усами губах, и, приблизившись к Мелиссе, он проговорил:

– Там, где подает знак такое привлекательное существо, мы, старики, должны повиноваться. Это твой возлюбленный, милое дитя, или брат?

– Мой жених, – быстро ответила она. И девическая застенчивость, от которой зарделись ее щеки, была ей так к лицу, что Гален продолжал с любезною шутливостью:

– Он, вероятно, обладает многими хорошими качествами, если ты так заботишься о нем, дитя мое.

С этими словами Гален приблизился к ложу и, взглянув Диодору в лицо, точно говоря с самим собою, произнес, не обращая внимания на врачей, которые теснились вокруг него с выражением любознательности:

– И тут также перевелись настоящее греки; только красота предков изглаживается не так–то легко и проявляется еще у внуков. Что за голова, что за лицо и какие волосы!

Ощупав затем у юноши грудь, плечи и руки, он воскликнул тоном искреннего удивления:

– Поистине божественные члены!