Карахан (СИ)

Если бы Дима, или Алиса, или Катя с Гвеллином узнали, чем на самом деле занимаются близнецы Банных в свободное от учебы время, то реакция у них всех была бы примерно аналогичная. Как минимум, от каждого Ваня с Валерой схлопотали бы нехилых пилюлей.

А все потому, что никаких "серьезных отношений" с девушками у одинаковых не было. Они продолжали оставаться активными полигамными самцами, заводящими быстротечные любовные романы без обязательств, по схеме "познакомились-перепихнулись-разбежались, ловить новые ощущения". Вранье насчет девушек было прикрытием для другого, даже более увлекательного и полезного занятия.

Полезного в плане улучшения материального благосостояния.

Деревня "Глухие Улики" полностью оправдывала свое название. Уликов там, правда, не было, единственный пасечник, намучившись с местными алкашами, которые регулярно тырили у него мед для приготовления медовой самогонки, уехал работать за границу по европейским стандартам и за европейские деньги, послав родной колхоз в то место, где народ, живущий в колхозах, пребывает уже очень давно. Но место было реально глухое — до ближайшего города не меньше полутораста километров, вокруг одни поля да соседние села с не менее дебильными названиями и полной деградацией населения в плане умственного развития.

Вопросы деградации не очень заботили Матвея Касьяныча Воробьева, хотя он и занимался каждый день изучением этого вопроса по долгу службы "зеленому змию", с девяти вечера до часу ночи, каждый день без выходных. После работы, приползая домой из гаража, где чинил трактора и комбайны местной агрофирмы, Матвей Касьяныч доставал морозную, с жилкой, стопку, осторожно выставлял на стол заманчиво звякающий пакет, включал в телевизоре единственный канал с новостями, и отправлялся в путешествие по волнам своего разлагающегося разума, и озвучивая тосты: две стопки — за хорошую новость по новостям, одну — за плохую. Если же где-то упоминалась фамилия великого и могучего В.В.П, то Матвей Касьяныч выпивал сразу три. Чтобы царь знал, что на него еще надеются, и ждут чудес.

Набравшись, таким образом, впечатлений, Матвей Касьяныч выключал телевизор, и доставал ему на смену старый, уже порядком потрепанный музыкальный проигрыватель. И вот тогда-то и начиналась Варлофомеевская ночь. Соседи, жившие рядом в домах, частенько рассказывали, как у них кровь стыла в жилах от блатных песен, сочных ругательств и шокирующих подробностей из жизни фраеров и вертухаев. В музыку часто вкрадывался рев хозяина дома, отдаленно напоминающий подпевание, и утробные крики в адрес всех, кто имел хоть какое-то отношение к этому бренному миру. Доходило и до стрельбы — на чердаке лежал охотничий карабин, оставшийся с лучших времен, и Матвей Касьяныч частенько развлекался, паля в стены, и пытаясь дырками от пуль изобразить серп и молот. Видимо, не удачно, поскольку новые попытки продолжались с завидной регулярностью. Каждому было ясно, что в недалеком будущем настанет день, когда тракторист-механик захочет попробовать свои художественные силы на живом существе, однако никто ничего не мог против этого поделать. Участковый в деревне был древним стариком, не способным даже утихомирить пьяную молодежь, а соседи, как и всегда, больше молчали, чем возражали.

Своя хата с краю.

И зря, потому что именно сегодня такой день и наступил. Вдоволь отругав правительство, родной колхоз, родную страну, чужую Америку, бывшую жену и развал "совка", Матвей Касьяныч решил выйти, подышать свежим воздухом. В тот момент, когда он, стоя на крыльце, покачивался, как дерево на ветру, возле забора робко скользнула чья-то тень — это местная беспризорная шавка, бегающая по деревне, решила разжиться чем-нибудь съестным на беспризорном огороде. Одержимые зеленым змием мозги тракториста среагировали мгновенно.

— И эта еще тут… На, и тебе тоже, получи, паскуда!

Бухнул тяжелый выстрел, в ночи прозвучал короткий, жалобный, предсмертный скулеж. Тотчас в соседних домах включился свет, захлопали двери.

— А ну, отошли от калитки! — заорал Матвей Касьяныч, и послал новую пулю поверх головы, высунувшей над забором. Голова тут же исчезла. — Всех урою, падлы!

Еще один выстрел проделал пулю в стволе давно засохшей яблони. Соседи быстро ретировались в конец улицы, подальше от психа. Обнаружив, что интерес к нему пропал, Матвей Касьяныч сел на крыльцо, и положил карабин на колени, тупо рассматривая изуродованное тело беспризорной шавки.

Прошло пять минут.

— Участкового вызвали? — спросил кто-то в конце улицы, когда коллективная беседа на тему "все зло от алкоголя" плавно подошла к тому, что теперь делать.

— А что он может сделать? — вздохнул другой. — Сам, небось, также нажирается.

Дорогу внезапно осветили автомобильные фары. К толпе плавно подкатил большой, черный джип, похожий на огромного бегемота. Не привыкшие к таким автомобилям, деревенские замолчали.

— Здрасьте, — сказал Ваня, опуская тонированное стекло со своей стороны. — А не подскажете, Матвей Касьяныч Воробьев здесь проживает?

Глухое молчание.