Карамело

Регина любила думать, что ее брак с Элеутерио Рейесом очистил кровь ее семьи и она стала вроде как испанкой. Но, честно говоря, все ее родственники были темными, словно cajeta[213], и ничем не примечательными, словно tortilla из кукурузной муки. Ее отец был mecapalero[214], своего рода вьючным животным, он таскал на своей спине вещи, вес которых в десять раз превышал его собственный, – комбинированные шкафы, бочки и всякое такое. В наши дни этим занимаются велосипедные рикши с площади Сокало, потерявшие человеческий облик и деградировавшие, но, по крайней мере, занимающиеся честным и нужным трудом в наш испорченный и перенаселенный век. Во времена же сеньоры Регины иногда в сезон дождей было необходимо нанять кого-то вроде ее отца, кто, привязав себе на спину стул, за небольшую плату перенес бы тебя через затопленные улицы столицы так же бережно, как некогда святой Христофор перенес младенца через бурлящую реку. И Регине не следовало смотреть слишком уж свысока на своих соседей, поскольку она вознеслась вверх по социальной лестнице, восседая на спине своего мужа-испанца, во многом подобно тому, как клиенты ее отца перебирались на безопасные места, сидя на его спине.

Pobrecita сеньора Регина. Она вышла замуж не по любви. Когда-то, очень давно, жил на свете некий Сантос Пьедрасанта, покончивший с жизнью из-за любви к ней. Он делал из папье-маше фигурки Иуды, что сжигали перед самой Пасхой в Великую субботу. Их вешали во дворах, а потом с помощью петард превращали в облако клочков газетной бумаги. В остальное время года он делал pi~natas – быков, клоунов, ковбоев, редиски, розы, артишоки, куски арбуза, лиры – все что пожелаешь. У Сантоса Пьедрасанты это хорошо получалось. Он был, как говорила сеньора Регина, «…muy atractivo, muy, muy, muy atractivo, pero mucho, ay, no sabes cu'anto[215]…»†

По правде говоря, она любила и продолжала любить этого самого Сантоса Пьедрасанту. Она потеряла зуб, когда он как-то раз нещадно избил ее, но спроси ее кто об этом, она ответила бы: «В детстве я упала с эвкалипта». Только Нарсисо была ведома правда: «Только тебе известна эта история, Нарсисо, только тебе».