Карамзин

Уже в объявлении о подписке на «Московский журнал» на 1792 год внимательный читатель мог обнаружить тревожные ноты. «Издаваемый мною журнал, — писал издатель, — имел бы менее недостатков, если бы 1791 год был для меня не столь мрачен; если бы дух мой… Но читателям, конечно, нет нужды до моего душевного расположения». О душевном расположении Карамзина речь уже шла. Недоброжелательное отношение большинства членов новиковского кружка к его литературной деятельности, с которыми был он связан в течение четырех лет, которых уважал и был им многим обязан, выматывающая атмосфера в доме Плещеевых, постоянная изнурительная работа, приведшая к болезни — видимо, нервному истощению с головными болями, — все это очень тяжело переживалось Карамзиным. Одновременно он чувствовал, что его втягивает, помимо его воли, могущественная политическая интрига.

«Конец ее царствования был отвратителен», — напишет Пушкин о Екатерине II в 1834 году. Карамзину пришлось жить как раз в «отвратительные» годы, на которых лежит печать отнюдь не «Великой Екатерины», а ее последнего фаворита; жадность, невежество, мелочность, животный страх за собственное благополучие и безопасность, мстительность, ненависть к уму, образованию, таланту, тщеславное презрение ко всему окружающему — эти черты Платона Зубова становились чертами государственной политики и общественной морали.

Московские масоны еще в середине 1780-х годов почувствовали, что вызывают какую-то особую, непонятную и необъяснимую неприязнь у императрицы. Московский главнокомандующий граф Брюс по ее именному распоряжению — и это было известно масонам — в 1785 и 1786 годах производил обыски в лавках Типографической компании, изъял книги, которые духовная цензура нашла противоречащими истинному православию; по приказу Екатерины Новикова вызывали для допроса в Управу благочиния к архиепископу Платону для испытания в законах православной веры.

Иван Владимирович Лопухин, служивший при московском главнокомандующем, вынужден был уйти в отставку, так как понял, что любая, даже самая маленькая, его оплошность будет раздута и послужит поводом, чтобы с позором выгнать его со службы.

Особенно усилилась слежка с февраля 1790 года, когда московским главнокомандующим стал князь Прозоровский — боевой генерал и исполнительный служака. Письма, адресованные масонам, доставляли с почты с большой задержкой и распечатанными. Нетрудно было догадаться, что их прочитывали и снимали с них копии, видимо, для отсылки в Петербург.

Московские масоны не знали за собой вины и были уверены, что стали жертвой оговора. Лопухин придумал ловкий ход: написать письмо, в котором рассказать о настоящих делах и мыслях масонов. Письмо наверняка попадет к императрице, и разъяснится недоразумение. Лопухин написал письмо. Оно было адресовано Кутузову в Берлин: заграничные письма обязательно перлюстрировались. С письма Лопухин снял две копии, одну оставил дома — на всякий случай, другую давал читать знакомым.

Письмо действительно было написано хорошо: имело вид частного и в то же время естественно касалось самых важных пунктов обвинения масонов: безверия и приверженности революционным теориям.