Карамзин

Елизавета Ивановна понимала, что Карамзин не может существовать без литературной работы, и уговаривала его писать. Памятью того, что она уступила время и внимание мужа, на которые могла бы претендовать, его труду, осталось стихотворение «К Эмилии»:

Подруга милая моей судьбы смиренной,
Которою меня Бог щедро наградил,
Ты хочешь, чтобы я, спокойством усыпленный
Для света и для муз, талант мой пробудил
И людям о себе напомнил бы стихами.
О чем же мне писать? В душе моей одна,
Одна живая мысль; я разными словами
Могу сказать одно: душа моя полна
Любовию святой, блаженством и тобою, —
Другое кажется мне скучной суетою.
Сказав тебе: люблю! уже я все сказал.
Любовь и счастие в романах говорливы,
Но в истине своей и в сердце молчаливы.
…Картина пишется для взора, а не чувства,
И сердцу угодить не станет ввек искусства.
Но если б я и мог, любовью вдохновен,
В стихах своих излить всю силу, нежность жара,
Которым твой супруг счастливый упоен,
И кистию живой и чародейством дара
Все счастие свое, как в зеркале, явить,
Не думай, чтобы тем я мог других пленить.
…Я вкусу знатоков не угожу, мой друг!
Где тут Поэзия? где вымысл украшений?
Я истину скажу: но кто поверит ей?
                   …чтоб нежный Гименей
Был страстен, и еще сильнее всех страстей,
То люди назовут бессовестным обманом.
История любви там кажется романом,
Где всё романами и дышит и живет.
Нет, милая! любовь супругов так священна,
Что быть должна от глаз нечистых сокровенна;
Ей сердце — храм святой, свидетель — Бог, не свет;
Ей счастье — друг, не Феб, друг света и притворства:
Она по скромности не любит стихотворства.

Осенью 1801 года Карамзин сообщает брату: «Здоровье Лизаньки не перестает меня беспокоить: она дает мне надежду быть отцом; но я очень боюсь за нее».

Полнота семейной жизни, спокойная и интересная работа, с одной стороны, радуют Карамзина; с другой — внушают боязнь лишиться всего этого. «Я благодарю, — пишет он брату 7 января 1802 года, — ежеминутно Провидение за обстоятельства моей жизни, а всего более за милую жену, которая делает меня совершенно счастливым своей любовью, умом и характером. Вам я могу хвалить ее. Бог благословляет меня и с других сторон. Я через труды свои имею все в довольстве; желаю только здоровья Лизаньке и себе; желательно, чтобы Бог не отнял у меня того, что имею; и нового мне не надобно».

С ослаблением цензуры оживилась книгоиздательская и журнальная деятельность. Несколько московских типографов и книгопродавцев предложили Карамзину возобновить издание журнала.

Карамзин согласился на предложение тогдашнего арендатора Университетской типографии И. В. Попова. В воспоминаниях К. А. Полевого Попову посвящена страничка; он был, пишет мемуарист, «званием купец, по занятиям книгопродавец, типографщик, писатель, ходатай по делам, поверенный питейных откупщиков, некогда студент университета и всегда близкий знакомый многих литераторов и ученых», был знаком он и с Н. И. Новиковым.

Всю вторую половину 1801 года Карамзин готовил материалы для журнала, «Пишу, пишу и все думаю, что мало. Этот журнал требует великих трудов», — писал он Дмитриеву. Полное и четкое представление о характере и программе «Вестника Европы» дает объявление о его подписке на 1802 год, написанное Карамзиным: