Каратель

Номер в документах не значился, зато значился на конверте, обнаруженном в кармане убитого инспектора таможенной службы Шепило Петра Вениаминовича. Тело инспектора нашли неподалеку от ПТК в Красном, врач констатировал разрывы внутренних органов и кровоизлияние в мозг.

Следователь Станислав Родимич на свой страх и риск произвел обыск в квартире и на даче покойного Шепило, но обнаружить удалось «немного»: пятьдесят тысяч долларов, тринадцать ящиков спиртных напитков, четыре пистолета иностранного производства, боеприпасы, полцентнера икры и других продуктов, золотые украшения — всего на сумму около трехсот тысяч долларов. Так как жребий пал на Шепило случайно и он был одним из тысяч таможенников, нетрудно было представить себе общую картину мздоимства по управлению. Дело пробовали замять, Родимича — привлечь к служебной ответственности за несанкционированный обыск, но следователь оценил обстановку и понял, что накануне встречи президентов России и Беларуси оно может принести ему дивиденды куда большие, чем взятка в десять тысяч долларов, предложенная посредником от имени начальства пункта таможенного контроля.

Дела соединили в одно производство. Расследованием занялась межреспубликанская бригада во главе с Родимичем и старшим следователем по особо важным делам при российском генпрокуроре Кормухиным.

4

— Что ты мне лапшу на уши вешаешь, Фарид?! В каких еще «рамках Интерпола»?!. — Паничу казалось, что он кричит. На самом деле голос его осип, и звонивший из Москвы «смотрящий» Салыков едва его слышал. — Ну, вот что. Пусть Фасман узнает по своим каналам, откуда у них эта информация… Это его дело — в посольстве у морского атташе, в торговом представительстве Израиля или у самого Господа Бога! В случайности я не верю. Все!

Он сунул в руку стоявшего рядом охранника трубку радиотелефона и вышел на веранду. Извилистая Серебрянка пенилась под проливным дождем. Дробный стук дождевых капель по крыше теперь уже не усыплял, а, наоборот, будоражил и без того расшалившиеся нервы.

— Мазь готоф… раздеваться, — китаец неопределенного возраста, которого Дмитрий Константинович взял к себе в услужение в прошлом году, улыбался, глядя на хозяина снизу вверх узкими щелочками глаз.

— Медведь! — зычно позвал Панич телохранителя. — Едем во дворец! Возьми Монгола.

Не обращая внимания на китайца, он сбросил махровый халат и решительно направился по деревянной лестнице на второй этаж.

— Мазь — один час… два нельзя… мазь пропадай, женьшень новый собирай, — семенил за ним обескураженный отменой массажного сеанса Хан Ван By.

— Значит, собирай! — задержавшись на ступеньке, зыркнул на него Панич. — Отлынь, не до тебя!

Китаец предпочел ретироваться, понимал: косящих под нетрадиционных лекарей в России нынче пруд пруди, а противорадикулитную мазь готовить умеет каждый второй, и попади он под горячую руку — Панич выбросит его, сдаст властям, а на его месте завтра окажется другой узкоглазый нелегал.

Пятидесяти восьми лет от роду, все еще статный, приветливый на людях, Панич был немногословен, умел располагать собеседников — разумеется, тех, которых допускала к нему охрана. В Краснодольск он наведывался нечасто, все больше разъезжал. Соседи поговаривали, лечился на водах, потому как инвалид, одинокий, ухаживать за ним некому. Поговаривали также, что некогда он работал на урановых рудниках, и теперь у него рак крови.

Было в целом свете очень мало людей, знавших о Дмитрии Константиновиче больше, нежели он того хотел. Кое-что знали в Главном управлении исполнения наказаний МВД России, где хранился архив с перечнем основных вех его «трудовой» биографии. И хотя многотрудная жизнь и северный климат действительно подточили здоровье Панича, инвалидом труда он никогда не был, потому что из двадцати четырех проведенных «у хозяина» лет не проработал ни дня: работать ему не полагалось по статусу вора в законе. «Коронован» Панич (он же Кадило, он же Шатун, он же Северцев, больше известный по кличке Пан) был во Владимирском централе еще в шестьдесят восьмом.

Он действительно отлучался «на воды», но предпочитал воды, протекавшие вдали от родной Серебрянки — преимущественно на оффшорных территориях, где банки давали немалые налоговые льготы, а власти не интересовались происхождением капиталов.