Каратели Пьяного Поля

Видишь ли, лошадь, память – система отзывчивая, только тронь. Я и имя твое двойное сейчас вспомнил – Парис Годунов. Парисом тебя хозяйка звала – потому что на свет тебя кобыла Гекуба произвела. А Годуновым – хозяин, за отдаленное сходство этого слова с гнедым. Не заездили, не убили тебя, не сожрали? Ты, может быть, помнишь, как я заезжал сюда, уже будучи вольнопером, в четырнадцатом? Осень была. Встречал ли на станции ты меня – не помню. Но помню, что в паре с Арапкой меня обратно на станцию вез. Я был счастлив тогда – любовью, морозцем, войной. И гораздо более был наивен, чем наивен сейчас.

Гнедой заржал, увидев знакомую рощу. Самому заржать впору, пусть бы черт всё на свете побрал.

Роща сохранилась в неприкосновенности. Не вырубили жители на дрова. Вероятно, потому, что в казенный лес – за реку через мосток – им было ближе.

Все запущено, заброшено, раззявлено. Ворота на пристройках либо совсем сорваны, либо болтаются кое-как. Останки сгоревшего дома заросли травой, и кое-где – на майских дождях и июньской жаре – она вымахала по пояс. Бывшая некогда роскошной усадьба, творение рук человеческих, вновь поглощалась природой, возвращаясь в первозданный хаос.

Он спешился. Один штоф бросил в траву, другой тут же откупорил. Лошадь не стал привязывать, пустил пастись. Скорее всего, отвязать ее будет некому.

Конкретного плана у него не было. Чтобы строить основательный план, нужна информация. У него же ее недоставало. За исключением того, что нравится упырям алкоголь. Они просто-таки очарованы этим земным блаженством. А значит, напиться вдрызг, спровоцировать в них жажду, возбудить страсть, подманить их легкой добычей и действовать по обстоятельствам.

Хотя может случиться, что здесь их вообще нет. Отправились на охоту или выбрали новое место для обитания.

Он выдернул пробку. Самогон был мутный, вонючий – таким тараканов травить. Тем не менее, он сделал первый глоток.

Сразу его не убьют: кровь должна циркулировать. Надо только ее догнать до заманчивой для них консистенции. Но и так, чтоб самому не отключиться. Встретить мразь во всеоружии. Он представил, как рванет заряд мелинита одной, а потом и другой гранат. Нет, я рехнулся, раз ввязался в такое… Кто не рехнулся, тот не рискнул. Кто не рискнул, тот не выпил… бррр… шампанского. Он отпил еще, почувствовав, как новая волна опьянения догоняет первую.

Где они обосновались? В конюшне? Во флигеле? Или в этом бревенчатом сооружении, где, помнится, бывали составлены: бричка, коляска рессорная, телеги, снятые с передков, и которое поэтому называлось – каретный сарай? Оскверняя организм самогоном, он обошел по периметру руины рая, где в юности и невинности так часто бывал. Тогда казалось, что эта усадьба – словно утроба, из которой должно было что-то родиться, что-то очень хорошее – лучшее, вечное. Он тряхнул головой, отходя от состояния ностальгии, которое презирал. Ибо считал, что оно есть не что иное, как погоня за покойником, который изрядно протух. Так и забудешь, зачем, собственно, здесь. Он мужественно вогнал в желудок еще порцию зелья, боясь одного – чтобы не вырвало, чтобы все его усилия споить себя в угоду пришельцам не пропали зря. Чертовы марсиане. Спаивают русский народ. Он уже влил в себя половину штофа.

Отчего ж они, сволочи, не появляются? Мало им?

– Что вы скромничаете, господа? – заорал он. – Выходите, будем знакомы! – Он отхлебнул. – Порручик! Тррретьего! Ар-р-ртиллерийского дивизиона! Георгий! Карпов! На бррудеррршафт!

Он лил в себя самогон. Пил и орал. Отключиться он уже не боялся, самонадеянно вообразив: мол, не та в этом мутном кустарном зелье убойная сила. Но… Внезапно он ощутил тошнотворный смрад. И отключился.

* * *

Свет еще был, брезжил.

Первым делом, как только пришел в себя, он поискал приметы места и времени.

Относительно места: истлевшая упряжь, обода колес, спицы и ступицы – значит, каретный сарай. Относительно времени: пустой оконный проем в стене, выходящей на запад, а в нем – косой солнечный свет. Вечер.

Кроме того, свет проникал сквозь дырявую крышу, но внутри оставалось все же довольно сумрачно. Может, поэтому мух было немного. Запах же был, и столь резкий, что не оставалось сомнений – пришелец здесь.

Георгий охлопал себя: вооружения при нем не было. Но штоф был. Рядом лежал, на том же клочке соломы, что и сам пристыженный потребитель, в голове которого к этому времени несколько прояснилось. Хмель после краткой отключки частично прошел, но похмелье еще не наступило.

Он рывком перевел тело в положение сидя и увидел пришельца. Тот сидел неподалеку, привалившись спиной к восточной стене, и небрежно вертел в морщинистой лапе маузер. Нет сомнений: ему известно, для чего предназначен этот предмет. Орудие поражения, весьма эффективное метров с пяти. Вряд ли расстояние между Георгием и пришельцем превышало означенное. А ведь еще у чужака было собственное средство убоя, которое Гамаюнов квалифицировал как пучок электричества.