Караваджо

В феврале не стало правителя Флоренции Фердинандо I, по которому дель Монте очень горевал. У него не сложились отношения с молодым Козимо II, и он полностью сосредоточился на работе в римской курии, лелея мечту о папской тиаре, но не забывая пополнять свою богатую коллекцию. Летом того же года, не дожив до пятидесяти, ушёл из жизни Аннибале Карраччи, выдающаяся фигура в итальянском искусстве. По свидетельствам современников, он был немногословен, великодушен, порою вспыльчив, если что не так. Ему претила роль придворного живописца, которую навязывали ему князья Фарнезе, заставляя его заботиться о своём внешнем виде, но художнику было небезразлично только отношение к его творчеству. Этим он в чём-то походил на Караваджо — своего главного соперника в Риме. Они оба прошли через увлечение венецианской школой цвета и восстали против засилья тосканской школы, основанной преимущественно на рисунке. Под конец жизни оба пережили сильное нервное потрясение, почти неизбежное в тот тягостный век, в котором могли процветать разве что такие посредственности, как услужливые Чезари и Бальоне, довольствовавшиеся подачками с барского стола, хотя и они были вынуждены порой глотать горькие пилюли.

В 1672 году, когда имя Караваджо стало постепенно забываться, а его картины прятались в подвалах, биограф Беллори, поверивший в сообщение о покушении на художника в Неаполе, заявил о его гибели в октябре 1609 года, придав его смерти почти символическую связь с кончинами других важных персон. Ставя Караваджо в один ряд с его соперником и недругом, Беллори в «Жизнеописаниях» отметил: «1609 год оказался злополучным для живописи, ибо он отнял у нас и Аннибале Карраччи, и Федериго Дзуккари»^{85}, что в дальнейшем внесло немало путаницы.

Совершённое в Риме убийство и мальтийская история застали врасплох клан Колонна-Карафа, равно как и других покровителей гения. Все они оказались между двух огней — папским двором и Мальтийским орденом, и перед ними встала дилемма: вступить ли в конфликт с могущественными силами или смириться, принеся Караваджо в жертву? Известно, что, будучи в Неаполе, кардинал дель Монте не предпринял никаких шагов, чтобы повстречаться с художником, а незадолго до смерти Караваджо он утешился новым подростком, подающим надежды, — двенадцатилетним Андреа Сакки, который с первого взгляда пленил стареющего кардинала. Спустя некоторое время его коллекция украсилась работами Сакки, который пошёл по пути Карраччи, Гвидо Рени и Доменикино. Утратили к Караваджо интерес Марцио Колонна, который так легко расстался с картиной «Мадонна с чётками», да и его сестра, пятидесятишестилетняя маркиза Костанца, которая по примеру своей знаменитой тётки Виттории Колонна отрешилась от внешнего мира, облачившись в глубокий траур по старшему сыну. Сколько раз ей с братьями приходилось выручать Караваджо! Поначалу его пристроили в римском дворце после тёмной истории в Милане, затем помогли на время укрыться у родственников в Генуе и, наконец, после нашумевшего случая с убийством предоставили убежище под Римом, рискуя собственным именем. А во что обошёлся план побега с Мальты? Нет, она устала от нескончаемых хлопот, которые так и не привели ни к чему хорошему. Лишь её молодой племянник Луиджи Карафа, обеспокоенный за судьбу картин на снимаемой художником квартире, поспешил перевезти избитого Караваджо к себе во дворец Челламаре. Но и для него вскоре само присутствие гостя с явно расшатанной психикой, которому всюду мерещились наёмные убийцы, становилось с каждым днём всё более обременительным.

Оправившись от полученных увечий и немного придя в себя, хотя долго ещё не отпускала при резких движениях боль от сломанных рёбер и плохо заживала левая рука, Караваджо взялся за кисть. Первым делом он решил подправить «Давида с головой Голиафа», предназначавшегося для племянника папы кардинала Боргезе. Прежде всего он придал лицу поверженного Голиафа ещё больше боли и отчаяния, чтобы тот выглядел как незаслуженно пострадавшая жертва, а на лезвии меча в левой руке Давида вывел с трудом различимую надпись на латыни, в которой не был силён. Нацарапанные на стальной поверхности слова читаются примерно так: «Смирение побеждает высокомерие». Как же эта покаянная надпись отличается от прежнего девиза, украшавшего шпагу самого Караваджо: «Нет надежды, нет и страха!»