Караваджо, или Съездить в столицу, развеяться

В тот вечер, когда ОН впервые рассматривал картину «Положение во гроб», ему пришлось глотать анаприлин. Пульс просто сошёл ума, строчил как пулемёт, настолько ОН ни с того ни с сего, казалось бы, разволновался. И сам не понимал – почему? ОН переходил к просмотру других картин Караваджо на сайте, но раз за разом возвращался к этой. Нашёл в Интернете других «Мёртвых Христосов», созданных немцем Гансом Гольбейном Младшим и французом Филиппом де Шампень. Но особых, неординарных, эмоций и чувств не испытал. Хотя, конечно, не мог не задержать взгляда на работе Гольбейна «Мёртвый Христос во гробе». Её сюжет являлся как бы логическим продолжением сюжета Караваджо «Положение во гроб». Хотя Гольбейн создал своё полотно значительно раньше, почти за век до появления работы Караваджо.

ОН сразу же вспомнил дневники Анны Достоевской – жены Фёдора Достоевского. Она описала состояние эмоционального возбуждения, продолжительного ступора, который испытал писатель, стоя рядом с картиной Гольбейна. О том, что впечатление, действительно, было очень глубоким, свидетельствует включение Достоевским этой картины в одну из важных сцен его «Идиота».

В отличие от Шампеня, изобразившего Христа до погребения в виде только что скончавшегося, хорошо сохранившегося, атлетически сложённого человека, Гольбейн не щадит чувств людей, рассматривающих его картину. Тело Христа у него несёт явные признаки начинающегося тления: заострившийся нос, усыхание мышечной ткани, изменение цвета кожных покровов, гниение ран от гвоздей на кистях рук и на стопах. Все выглядит чрезвычайно натуралистично и производит сильное впечатление на зрителя. Особенно – глаза. Они приоткрыты и совершенно живые. Зрачок, скошенный в сторону зрителя, вызывает ощущение то ли укора, то ли призыва к чему-то, то ли отрицания самой смерти.

ОН не мог не отдать должного мастерству Ганса Гольбейна, основным содержанием деятельности которого, вообще говоря, была портретная живопись. И смелость художника тоже заслуживала всяческого уважения. Ведь в те времена на тему естественного истлевания тела Христа после смерти Церковью было наложено табу, и изображать надлежало только его Воскресение и Преображение в радующем глаз верующих виде.

Но аффектации, взрыва чувств и эмоций, подобных тем, которые возникали у него в отношении полотна Караваджо, при рассмотрении картины Гольбейна ОН не испытывал. Что-то мистическое

https://gallerix.ru/album/Caravaggio/pic/glrx-6860

Микеланджело де Меризи Караваджо: «Положение во гроб»

именно для него было в композиции сюжете, придуманном Караваджо. У него возникал эффект как бы реального присутствия на похоронах. Собственно, ОН и пришёл-то на эту выставку именно для того, чтобы проверить, какое впечатление произведёт на него оригинал полотна: последует ли то же потрясение, как и при просмотре изображения на экране компьютера.

Заинтригованный своим состоянием, ОН ещё тогда изучил все искусствоведческие толкования картины. Но так и не свыкся с мыслью о том, что Караваджо изобразил погребение Сына Божия. Ему казалось, что перед ним просто похороны умершего человека: у могилы его друзья, оказывающие ему последнюю дружескую услугу, мать, оплакивающая безвременную кончину сына, подруги, дарившие ему радости жизни.

На небольшом экране компьютера событие просто приковывало внимание мастерским его изображением, порождая в мозгу печальные ассоциации. Теперь же, находясь перед картиной высотой в три метра с почти полноразмерными человеческими фигурами, ОН вдруг почувствовал себя как бы действительно стоящим на краю могилы в темной пещере. ОН полностью отрешился от шарканья ног посетителей выставки, перешептываний стоящих рядом с ним людей. Ему слышалось тяжёлое дыхание мужчин, опускающих мёртвое тело в каменный гроб, тихое всхлипывание матери и экзальтированные вскрики молодых женщин. Вовлеченность в происходящее на картине была почти реальной. ОН уже настолько был готов прийти на помощь мужчинам, о чём его как бы просил старец Никодим, повернув к нему с полотна тяжёлое от натуги лицо, что его руки непроизвольно потянулись вперёд.

Смертная обречённость тела покойного была столь выразительна, что в какой-то момент ОН почувствовал себя на его месте. Здесь, в свежем воздухе выставочного зала, не могло быть специфического запаха земли свежевырытой могилы, но ОН ему почудился. Голова наливалась тяжестью, в висках стучало, в ушах нарастал звон. Ему хорошо было знакомо это полуобморочное состояние. ОН автоматически полез в карман за лекарством. Какая-то часть мозга настойчиво требовала – «Уходи!», другая безмолвствовала, удерживая на месте.

Невежливый толчок в бок со стороны мелкого ростом толстячка, пробирающегося поближе к картине, вывел его из ступора. Если бы не трость, ОН мог бы и упасть, ноги не гнулись, колени у него просто одеревенели. Не глядя на другие полотна, гонимый клубком неясных и тревожных мыслей, пошатываясь, ОН направился к выходу, держа в руке блистер с таблеткой. И только на улице стал, наконец, избавляться от кладбищенского наваждения.