Караваджо

Караваджо впервые обратился к этому весьма распространённому новозаветному сюжету. «Поклонение пастухов» (314x211) художник решает, строго придерживаясь буквы Писания и существующих народных поверий. Композиция выстроена по вертикали. Художник даёт здесь более приближенное к человеку пространственное соотношение между средой и находящимися в ней фигурами. В хлеву на земляном полу с подостланной соломой, облокотясь на кормушку, полулежит изнурённая Дева Мария, держащая на руках Младенца, запелёнатого в тряпицу. Её усталый взор устремлён куда-то вниз, и в грустном облике нетрудно узнать любимую модель художника Лену, которую он не в силах был забыть. Младенец смотрит на потолок хлева, сквозь дощатые щели которого проникает лунный свет. В полумраке за спиной Марии видны осёл и бык.

Пробивающийся сверху косой луч высвечивает четыре мужские фигуры — сидящего на возвышении задумавшегося Иосифа и трёх пастухов с озабоченными лицами. Тот, что постарше, разводя руками, словно говорит, что не стоит оставаться здесь с новорождённым. С ним согласен стоящий чуть ниже пастух, сложивший ладони в типичном для итальянцев жесте, который означает изумление: «Да разве так можно?!» Хранит молчание лишь Иосиф, знающий тайну появления на свет Младенца. На переднем плане последний написанный Караваджо натюрморт — плетёная корзина с приготовленными загодя пелёнками, плотничьими инструментами и краюхой хлеба, который дополняет это удивительное полотно, пронизанное крестьянским духом. Увидев его, Франческо Сузинно воскликнул: «Одна только эта картина прославила бы Караваджо на века!»[82]

Нельзя не согласиться с этим мнением. «Поклонение пастухов» с фигурами, словно отлитыми в бронзе, — это своеобразный апофеоз настойчивых поисков наиболее выразительных средств при изображении типичных представителей народных низов, которых Караваджо изображал на своих полотнах с глубокой симпатией и пониманием их нелёгкой доли. Картина поражает внутренней динамикой и новизной, выразившейся в том, что свет у него становится более мягким и вибрирующим, а палитра тяготеет к монохромности. Новая работа имела шумный успех, и многие местные толстосумы, не привыкшие себе ни в чём отказывать, загорелись желанием заполучить её. Опасаясь за сохранность картины, прелаты решили передать её сенату города.

Приор Мартелли получил, наконец, ответ из Мальты на своё прошение об отставке. Настало время прощания. При последней встрече он так ничего и не сказал Караваджо о решении руководства ордена, но отрядил в его распоряжение двух надёжных сицилийцев, которым велено было не отходить от художника ни на шаг.

После отплытия Мартелли он остался один в Мессине, где чувство страха его не покидало. Некто Никколо ди Джакомо заказал ему четыре картины на тему Страстей Господних. В оставленных записках заказчик пишет, что первая из картин, «Христос, несущий крест», удалась на славу, но получить остальные три он не надеялся, так как художник, по его словам, «был явно не в себе».[83] Удивительное свидетельство современника о душевном состоянии Караваджо, тщетно ожидавшего вестей из Рима о помиловании и продолжавшего идти к своей Голгофе! Зато он получил известие о прибытии в Палермо нового архиепископа Дориа, младшего брата правителя Генуи, с которым у него были памятные встречи около пяти лет назад. Это был как-никак свой человек, и Караваджо тут же решил покинуть Мессину под надёжной охраной.

Правда, высказывались иные причины, заставившие его спешно покинуть город. В частности, тот же Сузинно со слов неназванных очевидцев рассказывает о столкновении с одним учителем грамматики местного колледжа по имени Карло Пеле, которого Караваджо в ссоре якобы ранил. Но это опять одна из стереотипных и бездоказательных версий, основанная на свидетельствах типа «кто-то говорил».

Итак, Караваджо оказался в столице Сицилии Палермо, имея в кармане рекомендательное письмо заказчика де Ладзари к настоятелю францисканского монастыря фра Джузеппе. Высокий и худой как жердь старый настоятель, осведомлённый о проблемах художника, заверил Караваджо, что в стенах его монастыря он может чувствовать себя в безопасности, но просил без надобности одному не выходить в город и соблюдать осторожность.

Фра Джузеппе знал, что говорил, ибо на Сицилии многих следовало опасаться. В 1572 году в счёт заслуг в сражении при Лепанто адмирал Маркантонио Колонна получил пост вице-короля острова, и перед ним была поставлена задача навести порядок, положив конец бандитизму и пиратству. Из сохранившейся переписки между адмиралом Колонна и королём Филиппом II следует, что задача оказалась неразрешимой. Единственно, что удалось вице-королю, — это воздвигнуть арку Порта Феличе, которая замыкает прорубленную к морю улицу Кассаро, нынешний проспект Виктора Эммануила. Уже тогда на сицилийской земле начали прорастать ядовитые всходы преступных сообществ, которые двести лет спустя пышно расцвели, породив всемогущую неистребимую мафию.