Караван

Воплотить задуманное в реальность оказалось сложнее, чем она могла себе представить. Гранёный стакан с эфемерным чувством облегчения наполовину опустел, стоило той только высвободить ноги из-под тяжёлого и по-матерински тёплого одеяла. Она с головой провалилась в прорубь ледяных покалываний, будто Ася потревожила колонию оголодавшей мошкары на Ульяновских болотах, и бегство теперь смотрелось мероприятием бессмысленным. Осыпая себя проклятьями за идею покинуть уютное гнёздышко, Баренцева, рассудив, что дорога в тысячу лье начинается с первого шага, его-таки сделала. И тут же испытала библейский соблазн совершить два назад, бросив весла.

Тело её было сродни пазлам, собранным много лет назад. Казалось, хватит неаккуратного усилия – и Ася рассыплется по холодному полу на тысячи разноцветных крупиц. Роме же останется только припеваючи смахнуть шваброй ошмётки супруги в изрядно поистрепавшуюся коробку с красующейся Баренцевой на обложке в полный рост, рассыпаясь в благодарностях новогодним чудесам.

К чёрту лирику. Женщина, преодолев физический раздрай, поступью хаоса доковыляла до стены, полная уверенности в том, что распахнёт дверь одним касанием. Но та, не поддавшись, вдруг отозвалась рикошетом, отбросив Асю назад.

Вслед за проблеском от коридорной лампочки, в комнату вплыл неуклюже покачивающийся силуэт Ромы с таким апломбом, словно минутой ранее один из кухонных фикусов присвоил Баренцеву звание героя Российской Федерации со всеми вытекающими, и тот прибыл хорохориться подвигами и коммунальными льготами. Впрочем, какой бы галлюциногенный ветер не занёс его в спальню жены, секунду спустя он оторопел, позабыв, видимо, цель своего визита, но не забыв пропустить вперёд себя приятный шлейф употребленного спирта. Ася не удостоила мужа даже взглядом, не сумев воссоздать в памяти момент их крайнего зрительного контакта. Сколько они не виделись вот так – глазами? Сутки? Неделю? Как бы то ни было, Баренцева давнёханько оставила тревожный счёт тем часам, в течение которых её благоверный числился без вести пропавшим для домашних стен.

Самое ужасное, что только может представиться в жизни каждого мужчины, это равнодушие женщины. Когда она уже не разделяет отношения на этапы, ведь теперь всё её отношение – это один сплошной перевал Дятлова. Когда затухают крики, а в отместку гремит тишина. И не слышно больше томных вздохов и душных речей. Только гарь и копоть на бескрайнем поле спутниковых антенн, давно утративших сигнал. У пожара буйных чувств конец всегда неистовый. Если провести сверку списков: единственное, с чем теперь Ася врывалась в семейную повестку на регулярной основе, так это либо с неприкрытым раздражением, либо с нагромождением пустоты.

– С днём рождения, Инфанта. – мелодично промурлыкал Рома, застав супругу в самый расплох.

От такого полицейского разворота, который никак не укладывается в паттерны поведения мужа, Баренцева застыла в неприкрытом изумлении, а материя вокруг начала двигаться в разных направлениях. Ася ожидала шквала зубоскальств, оскорблений или чего-то подобного, но только не то, что Баренцев спутает все карты и явит разительный контраст с самим собой. Кованые женские доспехи лопнули, а её сердце слилось с разумом в каком-то противоестественным экстазе неизвестного сорта. Вот что бывает, когда атомный ледокол «Ася», нарушая все графики, отбыл в объятьях ледников достаточный срок лишения свободы, чтобы у капитана дальнего плавания атрофировался нюх на банальное человеческое тепло.

Баренцева, ведомая пугающим трепетом, всё-таки заглянула Роме в глаза и ужаснулась. В них блеснуло невообразимое – что-то такое, чьих струнок там, казалось, не водилось отродясь; будто какой особо контуженный таракан, гуляющий по своим тараканьим делам, не имея на то никакого умысла, запнулся о треклятый выключатель, и по ту сторону зрачков моргнул свет.

Ася увидела его душу.

Душу, чьё присутствие отвергалось бы светлейшими умами вида человеческого. Душу, от преследования которой её носитель годами откупался всеми правдами и неправдами, укрываясь под брезентом мужественности и зрелости.

Ася была готова трижды поклясться памятью покойной матушки, что переживаемый ею казус не имеет аналогов в их совместно нажитом любовном омуте. Может, она намеренно выманивает на свет лишь самое чёрное, что водится в характере её супруга, трусливо замалчивая об обратной стороне Луны? Что, если она гипертрофирует и выдаёт за норму самую мерзотную гнусь, которая не является нормой даже в таком проблемном обществе, как наше? Только, чтобы освободить себя от ответственности за принятие ключевых решений и наступившие последствия оных? Баренцева толком не успела разбросать в голове внезапно нагрянувшие зёрна сомнений, заслонивших картину её привычного мироздания, как огонёк в Роминых глазах исчез, простояв всего-то мгновенье.