Караван

– Пятнадцать, десять, девять, восемь, шесть, пять, четыре, три, два, один, ноль. Посадка! – бортинженер чуть не подпрыгнул от восторга. Наконец, с перелётом в девятьсот метров от торца полосы, самолёт касается вожделенной земли. Впереди – ещё два километра бетонной прямой, которой с лихвой хватило бы для полной остановки, если бы в правую стойку шасси не вцепился порыв ветра, отчего той суждено было зависнуть над землёй в считанных сантиметрах.

Накалённый экипаж не замечает этого, продолжая катиться на двух ногах меж посадочных огней. В умах лётчиков картина складывается удачно – сейчас автоматически поднимутся интерцепторы, прижмут их к земле и станет возможно включить реверс. Будет ложью сказать, что никогда прежде бортинженер Александр Терехов не сталкивался с похожими прецедентами, для нивелирования которых ему требовалось всего-навсего выпустить интерцепторы вручную. Но судьба-негодяйка именно сейчас наслала на него проклятье забвения.

– Что за чёрт?! – сатанел командир от непонимания, уперевшись рукой в намертво застывший рычаг реверса.

– Реверс! – кричал бортинженер вдогонку приближающемуся концу полосы.

Минуло всего мгновенье, и Руднев, ломая самого себя через колено, пересилил механизм блокировки и, к собственному облегчению, включил-таки реверс. Но правая стойка шасси по-прежнему не коснулась земли, поэтому электроника настойчиво считала, что самолёт всё ещё находится в воздухе, и та, обратившись к заложенным алгоритмам, расценила движение командира не иначе как команду на взлёт.

Повинуясь воле искусственного интеллекта, двигатели начинают набирать обороты. Руднев никогда не отрабатывал ничего подобного на тренажерах и не видел ни одной лётной инструкции с описанием кратчайшего пути по восстановлению статус-кво. Он окончательно теряется в понимании происходящего, беспомощно рыская по приборам глазами маленького мальчика, смотрящего на уносящийся ввысь воздушный шарик, который три секунды назад был у того в руке.

– Уходим, Сережа! – начали поступать панибратские команды от второго пилота, видевшего, что им ещё хватает полосы для набора. Всё естество Якимова металось, дёргалось, требовало действа, но командир застыл в растерянности и абсолютной глухоте. Тем не менее, руки его сами, по инстинктивному наитию, потянули штурвал на себя.

Со скрежетом, но машина отрывается от земли в самый распоследний момент, чудом не зацепив антенну и крышу радиомаяка, установленного прямо за полосой. В то время как Терехов отчаянно старается докричаться до командира, чтобы вернуть его в русло нормального управления, Якимов полностью овладевает инициативой и берёт это самое управление на себя.

– Угол, мужики! – кричит бортинженер, дабы упредить слишком сильное задирание носа на малой высоте. Второму пилоту на пару с командиром, у которого будто что-то надломилось внутри, удаётся стабилизировать самолёт на первых порах, однако Якимов замечает, что их скорость растёт слишком быстро, цепляя косые полосы критических значений.

– Проверь скорость! – просит он, надеясь, что командир успевает за машиной.

Тщетно.

Пройдена отметка в двести пятьдесят метров по высотомеру, но самолёт по-прежнему стремится задрать нос. Невиданной частью сознания Руднев все же цепляется за реальность, но у него так и не получается создать требуемый угол тангажа в пятнадцать градусов. В бешеном танце метаморфоз его действия мешкают, а тангаж – постоянно гуляет.

Отклоняя штурвал, командиру приходится прикладывать недюжие усилия. Чтобы сбалансировать машину и снять толкающее усилие со штурвала, Руднев жмёт стабилизатор на пикирование. Проделывать такую комбинацию можно только кратковременно, раз за разом возвращая штурвал в нейтральное положение, но Руднев этого не делает.

– Нет-нет-нет-нет! – из груди Якимова вырывается звериный вопль, предвещающий катастрофу, – Не делай этого! Держи штурвал, прошу тебя! – но этот финальный аккорд оказывается напрасным.

Точка невозврата пройдена. На высоте восемьсот метров, из-за отклоненного от себя штурвала и нажатого стабилизатора, нос лайнера быстро опускается вниз, и самолёт начинает смертельный забег к земле под углом шестьдесят градусов.

Второй пилот, наскребя остатки мужества, вдавленный в кресло сумасшедшей перегрузкой, сумел обернуться из последних сил, но вместо Терехова увидел только его почерневшее от ужаса лицо, крохотные частички пыли, взмывшие в воздух и проплывающие прямо перед собой испарины прямиком с раскаленного лба. Якимов никогда не грезил мечтами о космосе и о супергеройском быте космонавтов, поэтому всегда представлял собственные шансы столкнуться с невесомостью приблизительно не выше нуля. Тем не менее он с ней столкнулся.