Караван счастливых историй

Прошло шесть месяцев, и состоялся суд. Мы, наконец, забрали Женю домой и получили совсем другую девочку, нежели в стенах Дома ребенка. Абсолютно другую! Как только она переступила порог нашего дома, ее словно подменили. Будто и не было той Жени, которую я ездила навещать. В стенах учреждения она была веселой, улыбчивой, такой «зажигалочкой», которая радуется по любому поводу и выражает бурю восторга. А когда мы столкнулись с ней в рамках повседневной жизни, я поняла, что ее улыбка – это своеобразная форма защиты. Постоянная улыбка на лице вовсе не служила выражением радости. Как раз наоборот – это была маска, оскал, за которым прятался страх. И мне потребовалось очень много усилий для того, чтобы вытащить на поверхность истинные Женины эмоции и переживания. Конечно, поначалу и дома она тоже надевала эту улыбочку, но в ее глазах я видела ужас. Было видно, что ребенок на самом деле зажат, закомплексован. Даже выбегая мне навстречу, говоря «мамочка», она делала так не по собственному желанию. Это было всего лишь копирование – надо делать то же, что и другие дети. Сама она просто не понимала, что делать, как общаться, обниматься, сидеть на ручках. Я это чувствовала и не знала, как помочь себе и ей. Нам всем было очень тяжело.

Первое время дома Женя бесконечно кричала, плакала, закатывала истерики, у нее был период абсолютного смешения дня и ночи. Она регрессировала на глазах – перестала разговаривать, начала снова писаться в штаны, не спала по ночам. У нас был болезненный и тяжелый период адаптации, а мне, к несчастью, не к кому было бежать, не к кому обратиться. Промучившись так некоторое время, я нашла через сайт в Интернете замечательного детского психолога Людмилу Петрановскую и записалась к ней на прием. Она-то мне и ответила на очень многие вопросы.

Поначалу в некоторых ситуациях я просто не знала, что делать. На подсознательном уровне возникает гиперзабота по отношению к ребенку, который попадает из учреждения в дом, – он же несчастный, нуждающийся и так далее. Но при этом есть свои дети, которые никакой гиперопеки не получают хотя бы по той причине, что мы, родители, понимаем – ни к чему хорошему это не приведет. И если в семье какую-то вещь родному ребенку принято запрещать, то я должна точно так же запретить ее и ребенку удочеренному. Правила в семье одни и те же. Но приемный ребенок думает: «Боже мой, я из одного учреждения, где все запрещали, попадаю практически в другое». Мне было сложно лавировать между тем, чтобы пожалеть или пожурить. Бывали ситуации, когда ребенок явно заслуживал строгого выговора, но я понимала, что Женя сделала так не потому, что шалила или баловалась, а просто потому, что еще не знала, как правильно себя вести. То есть в одной и той же ситуации родной ребенок был однозначно наказан словом или каким-то ограничением, а с Женей приходилось лавировать да еще и отвечать на вопросы кровных детей: «Мама, а почему ты Женю за то же самое не наказала?» Хорошо, когда речь шла о восьмилетнем ребенке – ему многое можно объяснить. А как быть с трехлетним, который младше сестры? Он же не понимает, на каком основании ему досталось, а ей нет. Безумно сложно. До сих пор я в этом не разобралась.