Караванная тропа

– В общем-то, традиция высмеивать правителей имеет глубокие корни, длинные, как борода рашудана, – сказал я, решив, что слишком долго молчал. – Я помню… Я хочу сказать, читал о том, какие острые эпиграммы сочинял о своем рашудане знаменитый поэт, тот самый, чье имя якобы предано забвению. За это он то и дело впадал в немилость и отправлялся в ссылку, но затем правитель вновь приближал его к себе, поскольку только поэт не боялся сказать ему правду. А еще, пишут, он прекрасно играл в ша-мет, что рашудан особенно ценил. Ну и… составлял компанию, если тому вдруг приходило в голову переодеться обычным человеком и отправиться искать развлечений…

– Да и у нас, мягко говоря, не стесняются, – согласилась Фергия. – И, Даллаль-шодан, по моему скромному разумению, этот стишок тоже не более чем детская дразнилка.

– Неужели? – выговорил тот.

– Ну да. Вот скажи: у рашудана длинный нос и борода? Я никогда его не видела, поэтому могу лишь положиться на твои слова.

– Пожалуй, длинные, – подумав, подтвердил Даллаль. – Бороду он носит, заткнув за пояс, а нос… гм…

– Трудно не обмакнуть его в пиалу, ты это хотел сказать? – озорно улыбнулась Фергия. – Что ж, случается. Некоторые правители злоупотребляют вином, и если придворные страшатся указать на это… только уличный сочинитель и справится!

– Ну, допустим…

– А что насчет горба?

– Гм… – Даллаль погладил усы. – Говорят, рашудан, да продлятся его дни, стал сутулым еще в юности, когда проводил долгие дни над книгами. К почтенным годам он сделался тучен, и… да, пожалуй, человеку несведущему может показаться, будто он горбат.

– Прекрасно! – поаплодировала Фергия. – С сапогами всё понятно: когда он спешивается, слуга ведь подставляет ему спину, правильно?

– Конечно, шади, как полагается.

– Ну вот. Тут кряхти, не кряхти, никуда не денешься, если не желаешь лишиться такой почетной должности, – ядовито улыбнулась она. – Что до прочего… Раз ты сказал о тучности, значит, рашудан любит поесть. Ну а чресла… он, должно быть, мужчина хоть куда?

– Так говорят, шади, – ухмыльнулся в ответ Даллаль. – У него шесть жен и без счета шуудэ и простых невольниц.

– Стало быть, это завуалированная похвала. А вот насчет ума… – Фергия приставила лоб к пальцу, подумала и изрекла: – Это уже обидно. Но я не знаю тонкостей здешней политики и не могу предположить, на что пытался намекнуть Чайка таким способом. Ведь несомненно, что рашудан не может быть глуп, иначе как он правит столько лет? Не советники же всё за него делают?

Судя по выражению лица Хаксюта, он едва сдерживал смех, но Даллаль принял слова Фергии за чистую монету.

– Быть может… – произнес он, дернув себя за ус, – быть может, рашудан… ну…

– Допустил какой-то незначительный промах? – пришла на помощь Фергия. – Это случается даже с правителями, Даллаль-шодан, они ведь не боги! Что там, боги тоже порой творят такое, что любая торговка с рынка, выслушав эту историю, скажет: «Надо же оказаться такой глупой, а еще богиня!» Скажешь, я не права?

Я отметил, как ловко она сменила тон беседы. Женщин в Адмаре не считают равными мужчинам, а значит, даже над богиней можно по-доброму посмеяться, не то что над грозным божеством мужского пола. Думаю, Фергии это не нравилось, но, приехав сюда, она вынужденно приняла правила игры и не могла жаловаться. Однако это не мешало ей вести собственную партию… Если бы я еще понимал, в чем она заключается!

– Ну… кто знает. – Даллаль снова утер испарину со лба. – Все мы люди…

– Вот-вот! А Чайка раздул сущую ерунду, о которой никто и не слыхал, до размеров дворца… или вовсе придумал сам. Ха-ха, как смешно, рашудан был так занят делами, что нечаянно обмакнул кончик бороды в чернильницу и не заметил этого! Конечно же, он так глуп, что путает собственную бороду с пером! Но за такое нужно ругать слуг, а не правителя, – уверенно сказала Фергия, – за то, что не выполняют свои обязанности должным образом. Ведь так, Даллаль-шодан?

– Пожалуй, ты права, Фергия-шади, – вздохнул он и допил остывший ойф. – Так выходит, этот Чайка не желает зла, а вовсе даже наоборот?

– Мне сложно судить, я ведь не отсюда родом. Пусть лучше Вейриш-шодан скажет, – последовал очередной тычок под ребра.

– По-моему, – осторожно произнес я, – если этот самозваный поэт… да-да, самозваный, потому что во времена неназываемого, того, чье имя предано забвению, но чьи стихи все еще на слуху на всем благословенном Юге и даже в землях северных варваров, называться поэтом человек мог лишь тогда, когда собрание старших товарищей давало ему такое право. А до того он был рифмоплетом, не более!

– Вейриш, выражайтесь попроще, а то у него глаза стекленеют, он не успевает осмыслить все извивы вашей речи, – шепнула мне Фергия.