Кардонийская петля

«Дорогая Этна!

Дорогая… дорогая…

Я не хочу тебе об этом рассказывать. Ты всё равно узнаешь. Или уже узнала. И не поверила… Уверен, ты не поверила. Ты не смогла принять того, что я это сделал. Ты – хорошая.

Прости.

Когда полевой суд приговорил меня к повешению на том основании, что я алхимик, я счёл это величайшей несправедливостью. Идёт война, мы убиваем друг друга, мы стараемся убить как можно больше врагов, мы солдаты, в конце концов! Так почему одним лагерь, статус военнопленного и возможный обмен, а другим петля без вопросов? За что? В тот ужасный миг меня пронзила резкая, какая-то детская обида. На мои глаза едва не навернулись слёзы. Не от страха, поверь, от обиды. К счастью, я сумел справиться с собой, и землеройки ничего не заметили. Мне было бы противно показать слабость этим вонючим уродам.

Прости.

Так вот, когда меня приговорили, я не понимал – за что? Теперь понимаю. «Тикарская печь» стала мне ответом. Я не собирался читать приотскую и уж тем более галанитскую прессу, но через два дня с аэропланов нам скинули газеты. «Тикарская печь», неплохая выдумка, звучная.

Нас называют убийцами.

И ни слова о пятнадцати тысячах расстрелянных пленных. Их нет. Точнее, они подняли бунт, ведь так? Охрана защищалась, лупила из пулемётов до тех пор, пока все пятнадцать тысяч не погибли. И ни один журналист не написал об этом. Ни один.

А мы – убийцы.

Прости, что заставляю тебя читать всё это. Прости, что окончательно разрушаю себя в твоих глазах. Прости, что причиняю боль. Прости меня, Этна, но если бы пришлось, я снова устроил бы «Печь».

Без колебаний».

Из личной переписки фельдмайора Адама Сантеро

27-й отдельный отряд алхимической поддержки

Приота, Межозёрье, начало октября

* * *

Автомобиль Бабарского оказался «Бордом»: вместительным и простым, как фермерская бричка, не укладывающимся в высокие адигенские стандарты.

– Ужасно, – вздохнул Помпилио, подпрыгнув на очередной кочке. В самом начале пути дер Даген Тур вошёл в противоречие с жёстким сиденьем и теперь комментировал всякую дорожную неровность. – Отвратительно!

– Сначала я хотел взять что-нибудь двухместное, с открытым верхом, всё-таки известный бизнесмен, да ещё и радикулит, чтоб его, разгулялся, – весело болтал ИХ, не забывая управляться с педалями и рулевым колесом. – Но разум и природная бережливость взяли своё: прикупил машину подешевле, но побольше. – Суперкарго помолчал и задумчиво добавил: – Чего мы только в ней ни возили…

Подозрительные пятна на заднем сиденье и едва уловимый запах чего-то незаконного молчаливо подтвердили слова бедового Бабарского.

– Сейчас частных машин мало, все в армии, чтобы, значит, командиры и другие господа офицеры могли поспеть по своим делам, но моей фирме сделали поблажку, всё-таки поставщик военного ведомства. Можно сказать: патриот. Инвалид, опять же, пострадавший здоровьем ради бесперебойных поставок… Вот и пришлось господам офицерам изымать другие авто.

– Синьорам офицерам, – поправил суперкарго Помпилио.

– Здесь – господа, – уточнил ИХ. – До войны местные власти только просили называть себя господами, а теперь как с цепи сорвались: ввели штрафы.

– Правда?