Карельская тропка

Пошел камень из воды побыстрей в июле — удалось хорошее сено, а к августу из воды показалась голова и второго, нежеланного, страшного камня.

Второй камень небольшой, он куда меньше первого и потому выходит из воды лишь в великую сушь, когда горит по выкосам трава, горит и падает с берез и осин скрученный в трубку лист. Нет в такую сушь ни ягоды, ни гриба, нет рыбы в заливах. Страшен второй камень, и уж лучше наезжать в темноте на его подводный гребень, лучше срывать шпонки и терять винты лодочных моторов, чем видеть голую, сухую плешину гранитного лба, покачивающуюся среди волн.

К вечеру волна на озере улеглась: к вечеру чуть приутих мокрый западник, что принес новые дожди, и эти дожди еще дальше отодвинули срок появления второго камня… А если говорить честно, то я не очень боюсь за свой огород, который хранят прочные каменные стены.

Наверное, не очень боялся за свои лесные покосы и пашни и карельский крестьянин — камень хоть как-то, но все-таки выручал землю, поил ее росой даже в самую лютую жару, как выручал и самого старательного человека в крутые зимние холода — выручал глубоким, ласковым теплом русской печи, сложенной из добротного карельского камня…

КАРЕЛЬСКАЯ БЕРЕЗА

…Прежде чем подняться по Карельской тропке на скалу, надо миновать неширокий мягкий лужок-болотинку, поросшую теплой и податливой травой-муравой, и дотронуться на ходу до чуть влажного от утренней росы белого ствола березы…

В белоствольном, легком березняке всегда хочется остановиться, как останавливаешься, встретив доброго знакомого. Березовый лес Карелии такой же светлый и прозрачный, как среднерусские рощи. Здесь так же тонконого и скромно поднимаются среди травы грибы-подберезовики, так же прячется под опавшим листом белый гриб, так же упруго похрустывают холодные грузди и рыжими пятачками, блюдечками, тарелками высыпают повсюду к осени среди седой шуршащей травы крепкие волнухи.

В дождливые, гнилые годы березовый лес темнеет, будто киснет вместе с грибом-подберезовиком. В такие годы реже встретишь белый коренастый гриб, а волнушки, хоть и торчат на каждом шагу, почему-то всегда оказываются червивыми.

Но пройдет туча, выберется за край серого, сырого месива ласковое солнце, и тут же оживет, вспыхнет, встрепенется березовый лес. Тут же обсохнет лист, словно только что побеленные, засветятся стволы деревьев, и, скинув капли недавнего дождя, зашумит на легком ветерке высокая седая трава под березами. Будто и не было никогда никакой сырости…

Высушить осиновый лес даже теплому ветру так скоро не удается. Вода держится здесь крепче, держится она и в рыхлом темном дереве, держится и между камнями в сыром перегное, прикрытом такими же сырыми и прелыми прошлогодними листьями. Эти кислые листья прикрывают собой и камни, прячут их до поры до времени, пока твой сапог не ступит как раз сюда, тогда лист соскользнет, а следом за ним сорвется с сырого камня и твоя нога.

Не знаю, может быть, и камень, и гнилой лист виноваты в том, что сырость основательно заводится в осиновом лесу, по только этой сырости так много среди осиновых стволов, что даже в сухие годы здесь киснут и гниют почти все грибы.

Красные, нарядные подосиновики стоят рядом с камнями. Порой большими тяжелыми шапками подосиновики прикрывают эти камни. Ты радуешься яркой, богатой встрече, выбираешь грибы, какие помоложе, покрепче, но вот нож режет уже десятую, двадцатую шляпку гриба, и пока ни один гриб не годится в корзинку.

Наконец ты перестаешь верить подосиновикам, оставляешь сырой лес и, если рядом нет чистоплотного березняка, заглядываешь в ольшаник. Правда, ольшаники никогда не славились обилием даров: хрупкое, ломкое дерево давало приют лишь плоскому светло-коричневому грибу — свинухе, но зато свинухи в ольшаниках всегда были крепкими и чистыми.

После сырого северного осинника ельник, что стоит выше осин по скале, всегда кажется сухим и приветливым. Широкие добрые лапы, гордая стать высоченных деревьев, золотые гроздья зрелых шишек и рассерженное цоканье белок — почему-то именно таким остается для меня карельский еловый лес. Если рядом с елками близко растут рябины, то к легким прыжкам белок-огневок добавляются неугомонная стрекотня дроздов-рябинников и призывный пересвист рябчиков.

Ты поднимаешься выше по тропе, прощаешься с еловыми лапами, и тут тебя ждет еще одна удивительная встреча — встреча с карельским можжевельником…

Нигде и никогда мне не приходилось встречать такие заросли кряжистых деревьев, именно деревьев-можжевельников. Здоровенный ствол, прижатый у корней к земле, цепкие, шершавые корни, уходящие далеко в скалу, — и так от дерева к дереву, от можжевельника к можжевельнику, будто эти можжевельники нарочно посадили здесь, чтобы они своими могучими корнями стянули скалу и не дали ей никогда рассыпаться.

Заросли можжевельника пугали меня порой своими размерами, возрастом деревьев, исчисляемым веками, неприступностью и лишний раз убеждали, что ни одна пословица не родилась у народа как «красное словцо»…