Карьера Никодима Дызмы

— Напротив, вполне объяснимо, барон. Понимирские владеют Коборовом уже пятьсот лет, а насколько мне известно, ни один из моих уважаемых предков не был противником просвещения народа в лице его прекрасной половины.

— Понимаю, понимаю, — замотал головой барон, — и чернь всегда твердит, что мы, аристократия, ничем другим не занимаемся, кроме улучшения расы лошадей и рогатого скота. Достаточно взглянуть на этих крестьян, чтобы понять, что в этой области у нас самые большие успехи.

— Простите, — прервал его Понимирский, — у кого это «у нас»?

— У аристократии.

— В таком случае мы не поняли друг друга. Я говорю о Понимирских, о старинной аристократии.

Жорж сунул монокль в карман и отвернулся от покрасневшего, как свекла, барона.

За песнями и хороводами последовали танцы и попойка.

Так как вечер был свежий и дамы стали жаловаться на холод, гости с террасы перешли в дом. В саду остался один только Дызма, который не столько по обязанности, сколько ради удовольствия напропалую танцевал со жницами, и больше всего — с рослой жницей из хоровода. Не обращая внимания на угрюмую физиономию ее жениха, широкоплечего парня с лесопилки, Дызма, улучив момент, взял девушку под руку и увел в парк.

Та не стала сопротивляться помещику. А жених по этому случаю напился до бесчувствия.

Возвращаясь с прогулки по парку, куда он отправился, чтобы немного успокоиться после разговора с «этим идиотом Понимирским», барон Рельф сделался невольным свидетелем сцены, которая навела его на следующую мысль:

«Значит, я прав: не только старинная аристократия, но и новая заботится об улучшении крестьянской породы».

На востоке небо посветлело.

ГЛАВА 24

Весть пришла перед обедом и всех взволновала: кабинет подал в отставку, и отставка принята.

Уляницкий получил телеграмму из Варшавы, ему было велено немедленно ехать в столицу.

Отставка кабинета для большинства коборовских гостей была событием, которое задевало их лично.

Кое-кто мог лишиться своих должностей. Все говорили об одном и том же. Уляницкий ходил взад и вперед по вестибюлю и ругался. Яшунская уехала еще до обеда.

Воевода Шеймонт дал телеграмму в свою канцелярию и велел извещать его по мере того, как туда будут поступать известия обо всех подробностях министерского кризиса в Варшаве.

Вечером пришли газеты. Информация о событиях и слухи, противоречивые оценки ситуации, различного рода предположения — чего там только не было! На одном только они сходились: кабинет пал в связи с тем, что не сумел преодолеть экономический кризис, следовательно, ему на смену должен прийти другой кабинет, руководимый человеком с большим авторитетом.

В числе кандидатов на пост премьера промелькнула фамилия генерала Трочинского, который на посту управляющего больничными кассами, да и в качестве делегата на международный конгресс культуры и искусства, приобрел себе уже немалую популярность, упрочив ее окончательно с помощью брошюры «Стратегические ошибки Наполеона I, Александра Македонского и других». Предыдущая его работа, озаглавленная «Долой коммунизм!», завоевала ему еще раньше всеобщее признание. Знаменита была также приобретенная национальным музеем его картина, представляющая собой автопортрет генерала, выполненный масляными красками, изображающий его в ту минуту, когда оп молодецким ударом копья протыкает насквозь ягуара.

В Коборове широко обсуждали эту кандидатуру, которая, сказать по правде, ни у кого не вызывала серьезных возражений.

За ужином развернулась дискуссия по поводу сомнений барона насчет колорита упомянутой картины.

— Ник, — спросила Нина, — кто, по-твоему, должен стать премьером?

— Откуда мне знать…

— Но все-таки?..

— Гм… Если не Торчинский, то, может быть, Яшунский…

Захмелевший полковник Вареда стукнул кулаком по столу:

— Нет, Никодим, знаешь, кто должен стать премьером?

— Кто?

— Ты.

Воцарилось молчание. Взоры присутствующих обратились к Дызме. Тот наморщил лоб и, убежденный, что Вареда пошутил, нехотя пробурчал:

— Подвыпил ты, Вацек. Оставь, пожалуйста.

Нина встала, и, по знаку хозяйки, все перешли в гостиную. В гуле голосов потонули оправдания полковника.

— Предлагаю покататься по озеру, — воскликнула одна из дам. — Сегодня такая луна!

Все охотно согласились.

Действительно, прогулка оказалась на редкость приятной. Озеро было подобно огромному пласту агата. Его поверхность усеяли мелкие бриллианты звезд, среди них сняла луна, в которой, по подсчету воеводы Шеймонта, было по меньшей мере пятьсот каратов. Когда лодки с тихим плеском отплыли от берега, кто-то запел.

— Жаль, — вздохнул Никодим, — нет под рукой мандолины.

— Вы играете на мандолине? — удивилась одна из сестер Чарских.

— Играю. Особенно люблю играть в лунную ночь на лодке. Приходит вдохновение. Ночь, луна, пахнет горизонтом…

Все расхохотались, а староста Тишко воскликнул:

— Пан председатель и тут не упустил случая высмеять наши невинные песни.

Пшеленская пожала плечами.

Неужели вы полагаете, что пана председателя интересуют такие пустяки?