Карьера Никодима Дызмы

Чем более острые формы принимал в Польше 20-х — начала 30-х годов экономический и политический кризис, тем громче были разговоры о «сильном человеке», который якобы сможет спасти страну. «Нам нужны люди сильные» — эти слова Никодим Дызма слышит, едва он переступает порог Европейской гостиницы, где происходит банкет по случаю приезда в Польшу австрийского канцлера. В конце романа полубезумный аристократ Жорж Понимирский кричит, обращаясь к «сливкам общества»: «Вы сами возвели эту скотину на пьедестал! Вы! Люди, лишенные всяких разумных критериев!»

Его крик: «Над вами смеюсь! Над вами!» — напоминает отчаянный вопль гоголевского городничего: «Над кем смоетесь? Над собой смеетесь». В страхе перед разоблачением во взяточничестве гоголевские чиновники принимают «фитюльку» за государственного ревизора. Растерявшиеся перед лицом экономических и политических затруднений верхи польского общества полный нуль, ничтожество считают великим человеком.

Дызма не стремился к славе и власти. Хорошая «жратва», безделье и животное, сытое довольство — вот все, что ему было нужно. Дызма не только не добивался успеха, но даже не совсем понимал, куда несло его течение, не мог постичь, почему это все случилось с ним, с Никодимом Дызмой. «Видно, на роду мне написано сделаться важным барином», — рассуждал он сам с собой.

Дызма приехал из провинциального Лыскова в Варшаву совсем не для того, чтобы завоевать этот город, сделать блестящую карьеру. Он ищет какую-нибудь скромную службу — например, должность распорядителя танцев в ресторане. Но его отовсюду гонят в шею за неспособность и неуживчивость. Потеряв милую его сердцу должность мандолиниста в кабаке «У слона», где он получал несколько злотых, да еще и ужин в придачу, он никуда не может устроиться. Если бы не закрылся этот бар «У слона» и Никодим не лишился работы, он так и просидел бы там, быть может, всю жизнь, и его великолепная карьера не состоялась. Сам он, конечно, не расстался бы с этим положением, которое его вполне устраивало и о котором он всегда вспоминает с нежностью. Ему хорошо было в этом кабаке. Но самым счастливым временем своей жизни Дызма считает войну, когда он служил в обозе. «Горячий кофе и безделье однообразных будней» — вот что ему более всего нравилось.

Дызма не только не способен ни к какой деятельности, но и не стремится к ней. Его мечта — накопить денег, отдавать их под проценты и «зажить настоящим барином, ничего не делая». Стараясь скрыть свою безграмотность, он окружает себя таинственностью: «его кабинет был недоступным святилищем»; окружающие считают, что пан председатель работает, в то время как Дызма, запершись в кабинете, изо дня в день читает в газетах уголовную хронику. Благоговение перед Дызмой так глубоко, что ему приписывают «некую таинственную силу» и «не совсем обычный склад ума», а обаяние репутации «сильного человека» столь велико, что верхи польского общества, словно под влиянием массового гипноза, но замечают подлинного лица Дызмы.

Избранному польскому обществу хамство Дызмы кажется прямотой, пренебрежением к светским условностям, тупость — глубокомыслием, невежество — остроумием. Когда Дызма, катаясь на лодке, мечтательно говорит: «Ночь, луна, пахнет горизонтом…» — все весело смеются милой шутке. Таких «шуток» Дызма произносит немало и всегда с неизменным успехом — ведь он умеет острить с таким серьезным видом!

Вообще же Дызма старается как можно меньше говорить и, уж боже упаси, расспрашивать. Молчание, осторожность и хорошая память неизменно выручают безграмотного Дызму.

Дызма успешно использует не только чужие слова, но и чужие идеи. Идея создания хлебного банка, прославившая его на весь мир, принадлежит Куницкому. Думает и работает за него. Кшепицкий.

Восхождение Дызмы по общественной лестнице происходит параллельно его нравственному падению. Он не был преступником, когда впервые перешагнул порог Европейской гостиницы. Поначалу Дызма, даже вызывает сочувствие: бедняк, голодный, безработный и бездомный. Читатель с некоторой тревогой следит за первыми шагами Никодима. Постепенно Дызма утрачивает не только всякую привлекательность, но и человеческий облик вообще. Его естественный демократизм переходит в ненависть к народу. «Надо держать эту шваль в ежовых рукавицах!» — кричит он. — «А если часть голытьбы передохнет, так черт с ней!» Вместе с вымышленным шляхетским происхождением Дызма приобретает и отвратительные шляхетские черты — спесь, чванство, наглость.

Заняв высокое положение в обществе, Дызма становится убийцей и вором. Читателю ясно, что убийство Бочека — первый, но не последний эпизод этого рода в биографии Дызмы. К концу романа перед нами преступник, который, став у власти, прольет немало крови. А Дызма будет у власти. Пока что он отказывается от поста премьер-министра, опять-таки из боязни «засыпаться». Но пройдет немного времени, он обнаглеет еще больше и тогда «встанет у кормила и спасет отечество», как надеются огорченные его нынешним отказом светские дамы и мужи.