«Карьера» Русанова. Суть дела

Прошел второй день. Третий. Вода не спадала. Над перевалом по-прежнему шли ливни. Собрали по углам консервные банки, выскребли, заправили мукой. Полкило муки и пять консервных банок.

— Почему нас не ищут?

— Дураков искать — время тратить, — сказал Шувалов. — Коли мы такие сознательные, что сами в мышеловку залезли, могли бы и сухариками запастись. Кто там знает, что мы кукуем?

На четвертый день Геннадий проснулся с трудом. Голова кружилась. Все как надо. По науке. Скоро начнутся рези в животе, потом апатия… Есть уже не хотелось — вернее, есть хотелось страшно, но это был не столько физический голод, сколько сознание, что есть надо, иначе просто помрешь.

Бред какой-то, честное слово. Среди бела дня, ни с того ни с сего двенадцать ребят сидят на острове и голодают. «…Но люди не падали духом, не унывали, они мужественно смотрели в лицо опасности и шутили…» — вспомнился Геннадию какой-то репортаж. А мы не шутим. Мы приуныли. Мы не можем решиться сварить суп из сапог…

— Надо уходить через сопки, — сказал Демин. — До Горелой можно вброд дойти, а там пятьдесят километров до Сатынаха.

— Ты дорогу знаешь?

— Дойдем как-нибудь… Не подыхать же здесь!

— Человек может жить без еды три недели, — сказал Шувалов. — И не скули. Дня через два нас хватятся наверняка.

Тогда с чердака слез Пифагор.

— Слушай, начальник, можно на Кресты сходить.

— На ковре-самолете?

— На лодке. Подобрал вчера, прибило… Должно, с прорабства.

— Что же ты молчал?

— Так ведь… Течет лодка. Дырявая. Латать надо.

— Ты, Тимофей, дурья башка! Я старшина второй статьи, понял? Я сто человек, может, в люди вывел на этих самых лодках… Погоди! На Кресты дорога поверху, с той стороны реки, а на скалы нам не вылезти. Круто… Другой дороги я не знаю.

— Ты не знаешь, я знаю. Доберемся до косы, там мост есть висячий… Жиденький мост, однако выдержит, коли надо.

— Идем! — сказал Княжанский. — Показывай свою лоханку. — Он обернулся. — Генка, ты как? Мне одному не справиться.

— Управимся, — кивнул Геннадий. — Ты за Русанова держись, с Русановым не пропадешь.

Лодчонка была квелая. Дыры в днище кое-как залатаны, уключины болтались. Весла изжеваны.

— Дредноут, — сказал Герасим. — Мы сейчас пары разведем, будь здоров, не кашляй!

Собрались ребята. Приволокли мешки, паклю из тюфяков, где-то раздобыли кусок вара. Настроение у всех заметно поднялось.

— Мне персонально три банки компота, — заказывал Шувалов.

— Мне — макароны. Лучшая в мире еда — макароны!

Через полчаса лодку кое-как заштопали. Геннадий сбегал в барак за ведром — вычерпывать воду. «Надо бы спасательные круги захватить, — думал он, — да завещаньице накидать… Очень уж подозрительный пароход у нас».

Подошел Пифагор. Он был выбрит и в почти чистой рубахе.

— Ты что? — спросил Герасим.

— Как что? Ехать.

— Мешать только будешь, Тимофей. Тут сила нужна. Одни управимся.

— Пусть едет, — тихо сказал Геннадий. — Ему надо.

— А мешок зачем?

— Затем. Останусь я там.

— Ага… Ну, дело твое. Сели, хлопцы… Так… Лезь, Генка. Теперь ты… Ну, с богом! — Он оттолкнул лодку, провел ее по мелкой воде и запрыгнул сам. — Тряхнем стариной, старшина!

— Привет на большую землю! — кричал с берега Шувалов. — Не загуляйте! К вечеру ждем!..

Торжественное чувство охватило Геннадия на реке. Как в детстве, когда стоишь и смотришь ледоход где-нибудь на Оке или Волге, в широком разливе, где не трещат и не сшибаются синие злые льдины, а тихо и плавно идут большие белые поля…

Лодка вышла на стрежень. Каменушка уже не ревела, не щерилась — она овладела долиной и спокойно лежала меж берегов, изредка вздрагивая на перекатах.

Гребли хорошо. Геннадий старался не отставать от Княжанского, не шлепать по воде и, хоть в общем-то получалось у него не так уж плохо, видел, что Герасим в этом деле мастер. Он и сидел как-то по-особому, с грациозной, что ли, небрежностью, которую дает только опыт.

— Эдак мы за часок доплывем? — спросил Геннадий.

— Греби себе, знай… За часок… Погоди, скоро горловина будет, это как мясорубка. Всю воду меж двух скал пропускает.

— Пугаешь?

— Да нет… Туда-то мы проскочим легко, а вот обратно хоть волоком… Ты меньше разговаривай, дыхание собьешь.

Показалась горловина, течение усилилось, вода кое-где срывалась в водовороты, однако Русанов видал и не такое. Когда под Желтой падью их два года назад накрыл тайфун, это было внушительно, даже у кэпа поджилки затряслись… А Пифагор, бедняга, побелел…

— Суши весла! Ну, живо!

Геннадий хотел удивиться, но не успел, потому что лодка вдруг со всего маху остановилась, подпрыгнула, потом круто развернулась, пошла боком, черпая бортами. Геннадий, понимая, что надо что-то делать, может быть, вычерпывать воду, растерялся, выпустил весло, и в ту же секунду его кинуло вперед, ударило обо что-то твердое…

— Раззява! — заорал Княжанский, но Геннадий ничего не слышал, уши заложило, во рту было солоновато. Он кое-как встал на четвереньки, потом сел, все еще не понимая, что произошло. Лодка дрожала, как в вибраторе, стучащая дрожь отдавалась во всем теле. Было тихо. Пугающе тихо — словно в исступленном молчании река билась о дно и пыталась скинуть с себя людей.