Карфаген должен быть разрушен

Полибий потянулся к каламосу. «Главные мысли» – так назвал Эпикур одно из своих сочинений, в котором объединил разрозненные заметки. Но история – это связь времен, последовательный ряд событий, происшедших в круге земель. Историк – в прокрустовом ложе пространства и времени, и свои главные мысли он может высказать попутно при объяснении причин событий и рассказе о царях, полководцах, политических деятелях…

Отворилась дверь, и на пороге возник Менилл, пышащий здоровьем и источающий благовония.

– Боги мои! – воскликнул Полибий, бросаясь к другу. – Что нового в твоей благословенной Александрии?

– В Александрии все по-старому, – отвечал кариец. – Так же сияет Фаросский маяк, и на его свет, как бабочки, слетаются крылатые корабли. Ученые составляют каталоги книг и высматривают в ночном небе неизвестные нашему миру созвездия. Имеется лишь одна новость, и она привела меня в Рим. Пришел к тебе за советом.

– Слушаю тебя.

– Мой повелитель решил жениться…

– И он послал тебя испросить согласия сената, – усмехнулся Полибий.

– Ты шутник. Пока еще до этого не дошло! Птолемей, наконец, сделал выбор. С тех пор, как прошел слух о странной смерти Семпрония Гракха, царь бредит Корнелией. Разумеется, у него есть и политические расчеты. Но правда ли, она хороша?

Полибий удивленно вскинул брови.

– Хороша? Нет, прекрасна. И к тому же на редкость умна и образованна. Правда, если Птолемей рассчитывает на приданое, то он прогадал. У Корнелии нет ничего за душой, кроме триумфов ее отца.

– О каком приданом ты говоришь! – выкрикнул Менилл. – Мой повелитель так богат, что может не думать о таких мелочах.

– И все же ему не видать Корнелии, как своих ушей! – жестко проговорил Полибий.

– Почему ты так в этом уверен? Какую женщину не прельстит царская корона! К тому же мне известно, что у нее есть сыновья. После смерти Птолемея они станут царями.

– Постарайся понять, Менилл, – сказал Полибий мягко. – Корнелию нельзя сравнивать с другими женщинами, как ее отца – с другими ромейскими политиками. Слава Корнелии такова, что еще при жизни о ней рассказывают небылицы.

– Так это неправда, будто в ее дом заползли две змеи, и Гракх убил самца, потому что жрец, к которому обратились, предсказал, что смерть самца принесет гибель хозяину дома, а самки – его жене?

– Разумеется, выдумка! Но правда то, что Корнелия – единственная женщина, ради которой можно пожертвовать жизнью.

– И все-таки мне придется выполнять поручение, – сказал Менилл. – Но что мы все о делах! Расскажи о себе. Ты что, меняешь дом?

– Жизнь! – сказал Полибий. – Нас отпускают в Ахайю.

– Но я не чувствую в твоем голосе радости!

– А чему радоваться! Если бы раньше отпустили… Ведь нас уже в Ахайе похоронили и чтут как мучеников. А поймут ли нас, когда мы вернемся? Не знаю…

– Как это все печально, – сказал Менилл. – Может, и впрямь лучше не ехать… Давай ко мне в Александрию. Мой дом будет твоим домом. Ты сможешь заниматься в лучшей библиотеке мира и кормиться в Мусейоне за царский счет.

– Благодарю тебя, мой друг. Но завтра я вместе со всеми плыву в Ахайю.

Корнелия

Корнелия сидела у себя в комнате перед дверью, открытой в перистиль. Из памяти не выходили слова Полибия, сказанные им вчера при прощании: «Здесь я оставляю счастье».

«А мое счастье? – думала Корнелия. – Один за другим умирали дети. Из двенадцати осталось трое. А Публий? Что заставило его торопиться с браком?»

Из перистиля послышались шаги и скрип скамейки. Через несколько мгновений раздался звонкий голос Тиберия, и на душе матери стало спокойно.

– Учитель! Зенон пишет, что все люди – творения судьбы, и что в каждом человеке – частица божества. Но почему же эти частицы гаснут, как искры в воздухе? Почему в мире столько зла?

– Этот вопрос поставлен тобою правильно, Тиберий, – послышалось в ответ. – Зенон бы на него ответил так: «В несправедливости, царящей на земле, надо винить не судьбу, установившую справедливый порядок, а самих людей, не понимающих велений судьбы…»

Снова скрипнула скамейка, и голос Блоссия стал затихать. Теперь они идут по дорожке сада и, достигнув ворот, повернут назад. Мысль всегда в движении. Поэтому Сократ ничего не писал. Только думал и говорил.

И вновь стал слышен голос Блоссия.

– Нет, не в дар дана человеку жизнь, а в долг, и судьба, как суровый заимодавец, ждет в конце пути, нередко отнимая долг по частям – слух, зрение, ноги, память. Поэтому то немногое время, что нам выделено, надо тратить на борьбу и на труд, дающий радость.

Корнелия вспомнила, что эту притчу сочинил какой-то мудрец – имя его она забыла – с самого каменистого из греческих островов, где старики кончали жизнь самоубийством, чтобы не отнимать кусок хлеба у молодых. Мудрость чаще всего спутница нищеты. Ведь и Блоссий явился три года назад в Рим с одной статуей Зенона…

В комнату вбежал раб.

– Госпожа! – закричал он. – К тебе египетский посол.

– Посол? – удивилась Корнелия. – Может быть, он спутал мой дом с курией? Покажи ему дорогу.

– Нет! Он назвал твое имя.

– Тогда впусти.

В комнату вступил Менилл в сопровождении двух юношей в белом.