Эвакуация жителей из Могадора около 500 года до н. э., по мнению автора этой книги, случилась еще до начала путешествия. И в самом деле, если Могадор отождествлять с островом Черне, который был упомянут в отчете о плавании и который Ганнон нашел покинутым людьми, тогда он должен был отправиться в путь после того, как западные финикийцы оттуда уже ушли. Как мы еще увидим, однако, остров Черне, скорее всего, располагался дальше к югу, на берегу Рио-де-Оро. Если бы в Могадоре жили финикийцы, Ганнон, несомненно, сделал бы здесь остановку и использовал бы его как свою базу. Поэтому, где бы ни располагался Черне, плавание должно было происходить уже после того, как город был оставлен.
Та часть рассказа о плавании, где говорится о ликситах, по-видимому, дает нам сведения о том, что было до него. Каркопино весьма убедительно показал, что ликситами называли жителей долины реки Лукос, как ее называют до сих пор. Она впадает в море у Лараша в Южном Марокко. Заключения, сделанные Жерменом и автором этой книги, подтверждают это отождествление, как мы увидим позже. Таким образом, негры и троглодиты, о которых говорилось выше, очевидно, не жили в районе Лараша; здесь мы имеем дело с предложением, взятым из книги Геродота, которое не соответствует истине. У ликситов не было города; Ликсуса, который обнаружил во время своих раскопок Тараделл, еще не существовало. Тем не менее ликситы, которые, очевидно, были ливийцами, встретили карфагенян очень гостеприимно. Они, несомненно, говорили с карфагенянами на одном языке, поскольку снабдили их переводчиками; они, должно быть, были опытными моряками, поскольку хорошо знали жителей той местности, которая в наши дни называется Мавританией, и говорили на их языке.
Это может показаться странным, но на самом деле все эти сведения полностью согласуются с результатами раскопок Тараделла. Они показали, что, будучи старше Гадеса, Ликсус появился только в VI веке до и. э. Виллар продемонстрировал, что керамика Ликсуса произошла от керамики Могадора, и Ликсус был основан после того, как жители покинули Могадор.
Поэтому мы можем согласиться с предположением Тараделла, что ликситы были не финикийцами, а финикизированными ливийцами. В течение нескольких веков они с радостью принимали у себя финикийцев, переняли их религию и выучили их язык, но сохранили свою пасторальную экономику и кочевой образ жизни и решили построить город только в V веке до и. э.
Таким образом, можно сделать вывод, что плавание Ганнона, вероятно, произошло после оставления Могадора, но еще до основания Ликсуса, то есть в первой половине V века до н. э. Мы можем пойти еще дальше и рассмотреть связь между этими событиями.
Что же побудило финикийцев бросить город Могадор, в котором они жили полтора столетия? Если мы примем предположение о том, что ликситы не были финикийцами, тогда единственным крупным городом, который мог основать Могадорскую торговую станцию, был Гадес. Однако мы уже писали о том, что около 500 года до и. э. на Гадес напали автохтонные соседи, и ему пришлось обращаться к Карфагену за помощью. Вероятно, именно из-за этого нападения и был брошен Могадор. Карфагеняне воспользовались этой ситуацией и захватили контроль над выгодной торговлей золотом. Решив свои насущные проблемы – завершив сицилийские войны и завоевав внутренние районы, – они занялись преобразованием временного пункта в постоянное владение.
Карфагеняне без труда набрали колонистов в только что присоединенных тунисских землях. К ним они, вероятно, добавили эмигрантов из Малой Азии, которые бежали из своей страны, когда греки завоевали ее во второй раз в ходе медианских войн[16]
. Ганнону было поручено основать цепь колоний, которая позволила бы Карфагену полностью контролировать Атлантическое побережье. Его первым заданием было установить дружеские отношения с ликситами, которые уже были частично финикизированы в результате многолетних тесных связей с Гадесом. Мы не знаем, оставил ли он здесь колонистов, но он, несомненно, убедил ликситов построить город и, вероятно, оставил им архитекторов и планы.Рассказ о плавании Ганнона, который дошел до нас, сохранился в небольшом греческом трактате и, вероятно, был переводом эпитафии, которую Ганнон посвятил самому себе в храме Кроноса в Карфагене. Для него, вероятно, и был сооружен тофет.