Карфаген

В 193 г. в Эфес прибыло римское посольство, которое должно было еще раз попытаться выяснить с Антиохом III спорные вопросы, и прежде всего добиться его невмешательства в греческие дела. Царь в этот момент был занят войной в Писидии, и послы, главным образом Публий Виллий, использовали время ожидания для того, чтобы установить или делать вид, что устанавливают, тесные контакты с Ганнибалом. По словам Юстина [31, 4, 4], они должны были внушить Ганнибалу миролюбивое отношение к Риму либо, если это не удастся, скомпрометировать его в глазах царя. Ливий несколько иначе объясняет поведение Виллия: он хотел глубже проникнуть в замыслы Ганнибала и разузнать, не грозит ли Риму опасность. Одно не исключает другого, и Виллий, как, очевидно, и другие участники посольства, ожидая официального ответа царя, все свое время проводил с Ганнибалом. Они вели странные разговоры: Ганнибал из ложного страха покинул отечество, тогда как римляне со всей добросовестностью соблюдали мир, заключенный не столько с его государством, сколько с ним самим; войну Ганнибал вел больше из ненависти к римлянам, чем из любви к отечеству, ради которого лучшие люди должны жертвовать даже жизнью; войны между народами вызываются не раздорами между полководцами, а причинами государственными. Римляне восхваляли деяния Ганнибала, и престарелый полководец, уступая извинительной человеческой слабости, часто и охотно говорил с послами на эти темы [Юстин, 31, 4, 6-8]. Он, впрочем, и сам отвечал любезностью на любезность. Ливий [35, 14], Плутарх [Флам., 21] и Аппиан [Сир., 10] сохранили интереснейший рассказ о том, будто в этом посольстве участвовал и Сципион; однажды во время беседы Сципион спросил Ганнибала, кого тот считает величайшим полководцем. Ганнибал ответил: Александра Македонского, который с небольшим войском разгромил огромные полчища врага и проник в отдаленнейшие страны; вторым — Пирра, который первым начал устраивать воинский лагерь, а третьим — себя. «Что бы ты сказал, — продолжал Сципион, — если бы победил меня?» — «Тогда, — сказал карфагенянин, — я считал бы себя выше и Александра, и Пирра, и всех других полководцев». Современники, и в том числе наш источник, увидели в этих словах только изощренную форму лести: Ганнибал дал понять Сципиону, что его не признает самым крупным полководцем, вне всякого сравнения с Александром Македонским, не говоря уже о других. Такой элемент в высказываниях Ганнибала, безусловно, имелся. Однако для нас важнее другое: характерное и для эпохи, и для самого Ганнибала преклонение перед более или менее удачливыми авантюристами, покорителями вселенной. Оно обнаруживает духовную генеалогию Ганнибала: он и сам был по своему воспитанию, по всем своим поступкам, по образу мыслей с головы до ног солдатом-завоевателем, он привык рассчитывать только на наемных воинов, веривших в своего полководца и его удачу, он тоже стремился, подобно Александру и Пирру, к созданию всемирной державы под властью Карфагена, т. е. в конечном счете для себя. Аппиан сохранил до наших дней еще одно чрезвычайно важное замечание Ганнибала, опущенное другими источниками. Обосновывая в беседе со Сципионом свою самооценку, Ганнибал говорил о том, что он юношей завоевал Испанию, перешел через Альпы (первым после Геракла; местные племена и их регулярные экспедиции в расчет не принимались), а в Италии, не получая помощи из Карфагена, завоевал 400 городов, внушая римлянам страх за само существование их города. Оглядываясь на пройденный путь, Ганнибал и в себе ценил прежде всего достоинства полководца. Повторяя свою версию о позиции карфагенского совета, он теперь не только придерживался единственной для него возможной интерпретации событий, но и старался представить себя человеком, который фактически сам, на свой страх и риск, затеял и вел войну, которому безраздельно принадлежат ее победы и поражения.

Главная цель, которую Публий Виллий поставил перед собой, была достигнута: Антиох стал подозревать Ганнибала в измене и относиться к нему с явным недоверием [Ливий, 35, 14; Полибий, 3, 11, 2; Апп., Сир., 9; Корн. Неп., Ганниб., 2, 2; Фронтип, 1, 8, 7; Юстин, 31, 4, 8-9]. Правда, Ганнибалу удалось вроде бы рассеять тучи, собравшиеся над его головой: он напомнил царю о своей клятве, о том, что именно он, Ганнибал, — самый последовательный и непримиримый враг Рима. Пока Антиох борется с Римом, он всегда может рассчитывать на поддержку и верность Ганнибала [Ливий, 35, 19; Полибий, 3, 11, 3-9; Корн. Неп., Ганниб., 2, 3-6]. Примирение было достигнуто, однако отчуждение осталось, и если Антиох еще приглашал своего гостя на совет, то не для того, чтобы учитывать его точку зрения, а чтобы не казалось, будто Ганнибалом пренебрегают [Юстин, 31, 5, 1].