Карибские каникулы, или Метанойа

Во всяком случае, тогда, в далекие 70-е, когда молодой симпатичный француз Филипп Жермен потерялся в московском метро и в растерянности стоял посреди зала, подавленный мраморным великолепием столичной достопримечательности, именно она стала его спасительницей. Почувствовав, что бедняга иностранец вот-вот расплачется от собственной беспомощности, усугубляемой грандиозностью и помпезностью станции «Маяковская», она сама подошла к нему и на хорошем английском предложила помощь. С первого взгляда Филипп Жермен потерял голову. С тех пор его голова и сердце ему уже никогда полностью не принадлежали.

Тогда девушка любезно согласилась показать ему город. Они отлично провели время, гуляя по цветущей майской столице. Даже языковой барьер не помешал Филиппу понять, что он встретил свою вторую половинку. Английский язык, который и для него, и для нее был неродным и местами звучал коряво и неказисто, не смог скрыть удивительной, почти родственной близости, которую француз ощутил с первой секунды общения с симпатичной москвичкой.

Три дня пролетели незаметно. Они были наполнены солнцем, запахом распускающейся сирени и лю–бовью. Филипп ни на секунду не усомнился в том, что повстречал свое сча–стье. В эти дни ему казалось, что он уже не ходит по земле, как все обычные люди, а летает, приподнявшись над поверх–ностью, расправив внезапно выросшие за спиной крылья.

А потом грянул гром, как всегда неожиданно, среди ясного неба. Его любимая уехала на несколько дней по делам в другой город. Филипп с нетерпением ждал, когда истечет время вынужденной разлуки, не находил себе места и почти не покидал квартиры своего товарища, где остановился. Он думал, что его девушка может вернуться раньше, чем обещала, и боялся пропустить ее, если куда-нибудь уйдет.

Вместо девушки пришла срочная телеграмма, сообщающая, что отец Филиппа в больнице. В течение двух часов Филиппу пришлось собраться и срочно вылететь в Париж.

Самым ужасным во всей этой истории было то, что Филипп, полностью доверившийся охватившей его романтиче–ской эйфории, не узнал ни адреса, ни фамилии любимой. Тогда, спешно покидая столицу, он поручил своему товарищу встретить его девушку в назначенное время, все ей объяснить, передать Филипповы координаты и узнать ее адрес. Товарищ клялся и божился, что все исполнит в лучшем виде, но, буйно повеселившись накануне, провел весь день Ч в состоянии устойчивого беспамятства, близкого к коме. В силу этих, нисколько не оправдывающих его, обстоятельств приезд девушки он пропустил и поручение, данное ему Филиппом, не выполнил.

Выйдя из посталкогольной комы, любитель спирт–ного рвал на себе волосы и многословно извинялся, уговаривая безутешного француза, что не все потеряно и что его девушка обязательно придет еще. Но Филипп чувствовал, знал, что не придет.

Так плохо ему не было никогда в жизни. Он по нескольку раз в день звонил не оправдавшему доверие товарищу, ожидая услышать приятное известие. Его ожидания не сбылись. Когда отцу стало немного лучше, Филипп снова засобирался в Москву, искать свою любимую. Но болезнь после незначительной передышки снова уложила отца в постель, и теперь уже надолго. Поездка в Москву не состоялась...

Когда Филипп понял, что ситуация противодействует его желаниям, он решил, что попробует принять ее. Через некоторое время ему это удалось. Резкая обжигающая боль потери притупилась и спряталась где-то внутри организма. Филипп смог вернуться к своей обычной жизни и даже заново научился радоваться. Хотя одному Богу известно, чего ему это стоило. Его любовь жила теперь с ним, заняв все его сердце и ревностно охраняя его от каких-либо личных привязанностей. Ни одна женщина впоследствии не смогла сравниться с ЕГО ДЕВУШКОЙ. В итоге он пришел к выводу, что нет смысла вообще создавать семью, если она не в состоянии соединить его с единственно любимым им человеком, и приготовился доживать свой век бобылем. Что ж поделать, если так распорядилась судьба...

Филипп отвел взгляд от пляшущих в камине красновато-синих язычков и переключил свое внимание на книгу. Видно было не очень хорошо. Из-за грозы отключили электричество, а пламя свечей подрагивало и отбрасывало на страницу замысловатые тени. Некоторые буквы сливались вместе, и Филиппу пришлось напрячь зрение, чтобы различать слова. Тем не менее книгу он не откладывал, а упрямо заставлял себя проникать в суть написанного. Он знал, что обязательно должен чем-то занять свои мысли, остановить поднявшуюся волну воспоминаний, иначе давняя боль не даст ему дышать.

У грозы за окном, казалось, открылось второе дыхание. Раскаты грома превратились в один сплошной оглушительный рев, смешавшийся с завыванием разгулявшегося ветра и шумом льющейся с неба воды. Такой грозы Филипп, пожалуй, еще не видел.