Карибские сокровища

Эту ящерку мы некоторое время держали в неволе, подвергая целой серии немудреных экспериментов: мы нагревали или охлаждали ее, помещали во влажную или сухую среду, громко свистели в свисток у нее над ухом, щекотали ее, ослепляли вспышками яркого света. Цель у нас была одна — заставить ее снова зажечь свои «иллюминаторы», потому что после единственной яркой вспышки в тот вечер, когда я ее принес в лагерь, она наотрез отказалась давать полный свет, хотя пятнышки заметно светились в затемненной коробке, когда самой ящерки видно не было.

Как и прочие животные, внезапно меняющие цвет, ящерка, судя по всему, отвечала свечением на эмоциональные раздражения, а не на чисто физические воздействия. Страх или беспокойство заставят хамелеона или осьминога принять грязно-бурый или глинистый оттенок. Громкий свист, внезапный ветер или вспышки света сильно пугали нашу ящерку, заставляя ее включать полную «иллюминацию». Мы отметили, что свет был гораздо ярче в первый раз после перерыва, когда ящерку не трогали, но яркость его еще более возрастала, если ящерку предварительно держали на ярком свету.

Мы были настолько потрясены удивительным свойством этого очаровательного существа, что я, записав все наши исследования, при первой же возможности отправил ее пароходом в Европу, но ничего не сообщил о ее привычках и поведении. Целый год мы страдали от наложенного на себя обета молчания. Совсем незадолго до нашего возвращения домой ящерка удостоилась внимания одного из наших ведущих специалистов, и первое, что я услышал от ученого, когда зашел к нему, был вопрос: а не обладает ли эта ящерица способностью светиться? Он изучил ее, произвел вскрытие и, исходя только из лабораторных данных, пришел к выводу, что белые пятнышки должны испускать свет. Это, пожалуй, самая увлекательная зоологическая головоломка, которая мне попалась в жизни, — я был твердо уверен, что мне никто не поверит, если я прямо объявлю, что поймал светящуюся рептилию. Может быть, я несправедливо приписываю всем зоологам такой консерватизм и ограниченность, но совсем недавно я столкнулся с прямо-таки поразительной неосведомленностью некоторых биологов о жизни животных в естественных условиях и при этом с категорическим отказом менять свои сложившиеся представления.

Увлеченный поисками этих ящериц, я осмотрел маленький грот, выходивший в вестибюль, прошел вдоль стены и оказался перед похожим на зев отверстием в глубине. Я включил фонарь, думая, что там еще один неглубокий грот, но луч высветил громадный туннель шириной футов тридцать и высотой футов двадцать под сводом. Свод, представлявший собой почти идеально круглую арку, был сложен из гладкого, чистого камня; на полу — точнее, на дне — громоздилась россыпь прямоугольных каменных блоков, словно сброшенных как попало великаном-строителем.

Туннель круто углублялся во чрево земли. Вход в пещеру, куда проникал свет и попадала влага, оброс плачущими сталактитами, порос мхом, а там, внизу, в каменной сухости, не было ни света, ни растительности. Туннель напоминал чистый больничный коридор, и не верилось, что эта симметрия и аккуратность возникли без участия человека.

Тишина сгущалась еще больше, и, когда я, переступив край, принялся спускаться, мне показалось, что я навсегда покинул мир, полный жизни, и вступил в какое-то иное измерение. Стоило мне выключить фонарь, как непроницаемая тьма наваливалась на меня, словно гипнотизируя, и возникало жутковатое ощущение — будто ты существуешь не в реальности, а лишь в собственном воображении. Я так подробно описываю эту пещеру потому, что мне приходилось спускаться в сотни больших и маленьких пещер, но ни в одной мне не довелось почувствовать такую гнетущую «атмосферу». Это место казалось зловещим, враждебным, и я внезапно вспомнил, что сказал мне Каприата, когда мы впервые вступили в Восточное ущелье: «А вам не кажется, сэр, что здесь кто-то жил и долго мучился?» Я ответил «да» вполне серьезно. И вот теперь, сам того не зная, я оказался в Восточном ущелье. В туннеле ощущение враждебности усилилось, как, впрочем, и всепроникающее зловоние, словно от дохлой рыбы.

По россыпи каменных блоков приходилось спускаться на четвереньках, поневоле не очень быстро. Внезапно я услышал резкий звук. Напряг слух — ничего, глухая тишина, хотя я был готов поклясться, что рядом со мной затаилось что-то живое. Стоило мне двинуться с места, как звук повторился, в сопровождении хорошо знакомого скрежета камня, который вот-вот сорвется.