Первая четверка десмодусов, выловленных в странном подземном обиталище, положила начало нашим чрезвычайно интересным наблюдениям. Мне остается только надеяться, что это хоть немного поможет часть энергии, впустую затрачиваемой на бессмысленную панику, переключить на поиски способов борьбы с колоссальными потерями, которых можно полностью избежать.
III. Пещера дьяволят
Летучие мыши, жирные птицы и прозрачная рыба
На всю жизнь я запомнил громадную книгу – «Потерянный рай» Мильтона с иллюстрациями Густава Доре, который изобразил ужаснейший ад, где в серном дыму клубились и извивались в страшных мучениях тела грешников, проносились сонмы падших ангелов или мятущихся духов, гонимые адскими вихрями и смерчами. Я подолгу застывал над каждой гравюрой, завороженный не столько созерцанием тех событий и существ, встреча с которыми, вероятно, ожидает большинство из нас, сколько тем величественным, грандиозным миром, на фоне которого развертывались эти сцены. Доре вырос среди мощных горных хребтов и ущелий в верховьях Рейна. Скалистые утесы и обрывы, мрачные, созданные самой природой бастионы и бездонные темные пропасти заполонили его душу.
Есть и другие уголки природы, которым свойственно это впечатление нереальности, уводящие нас в область фантазии и абсолютно не связанные с тем миром, который нам знаком: например, уэллсовские пейзажи схожи с глубинами океана или заоблачными вершинами гор в Африке. На этих вершинах, представьте себе, даже вереск бывает высотой с маленькое деревцо, а диковинные растения – гигантские лобелии – придают пейзажу инопланетный, странный вид, а точнее, создают атмосферу жуткой нереальности.
Чтобы увидеть бездонные провалы, фантастические по очертаниям скалы и пропасти, откуда нет спасения, вам
Стоял один из тех переполненных блеском, сверканием и потоками света дней, какие бывают только в тропиках; любоваться им можно было, только находясь в глубине прохладного, влажного леса. Существуют свет солнца и солнечные лучи – это не одно и то же. В тропических лесах царит только солнечный свет – льющийся, сверкающий, фантастически резкий, так что каждый листок кажется вырезанным, выгравированным на меди. Восточное ущелье походило на кусочек рая с веерообразными листьями пальм, зарослями таний и величавыми деревьями, купающимися в хрустальном сверкании солнечного света.
Мы спустились к журчащему ручью и перешли заводь, где обычно брали воду. Как всегда, над россыпью цветов кружились ярко-синие бабочки и стайки отливающих металлом колибри, а на некоторых таниях расцвели белые фантастические цветки. Они распускаются на верхушках растений, вдоль средних жилок громадных листьев. Цветки напоминают пестики с лиловатым, похожим на луковицу, утолщением внизу, которое выше переходит в белый, слегка сдавленный с боков цилиндр. Затем он снова расширяется и завершается острым конусом, как толстая свеча С трех сторон он кажется мясистым и сплошным, а с четвертой видно, что он на самом деле пустой – своеобразный лепесток, в глубине которого торчит вверх ярко-оранжевый пальчик, как Будда, скрытый в белой восковой нише.
Со дна ущелья мы стали карабкаться на обрыв противоположного склона, цепляясь за корни папоротников и копая остриями мачете ямки для ног в вязкой глине. В нужном нам направлении вел заметный «след», который мы с Каприатой проложили несколько дней назад. Выбравшись через перевал на гребень, мы вздохнули с облегчением: идти стало легче – на гребнях подрост гораздо реже. Затем мы начали спуск в другое ущелье.
Оно оказалось неглубоким, и там было меньше высоких деревьев. Солнечный свет лился на берега, покрытые высоким тростником. По дну струился другой ручеек, поменьше, но, как ни странно, в прямо противоположном направлении по отношению ко всем ручьям, которые нам до сих пор попадались. Каприата пришел в сильнейшее волнение.
– Гляньте-ка, – сказал он, – ручей бежит в гору!