Карибский Кризис: Ликвидация (СИ)

Мысленно Сенька был уже там, в тепле и безопасности, поэтому он ужасно удивился, когда извозчица схватила его за плечо, не давая выйти. Не иначе как жить надоело. Все-таки наглые люди встретились ему этой ночью: один орет «Стой!» без волыны, второй так просто за плечи хватает. Морщась от боли, он проверенным жестом поднес пистолет к носу извозчика и вдруг с удивлением обнаружил, что балагула ловко, не пойми как вытащила у него из ладони ТТ и положила себе в карман. Шалому стало обидно.

– Ну, куда погнал? - густым голосом произнесла извозчица, глядя на Сеньку без всякой симпатии. - Голдяком грозился - отвечай!

“Тертая калач”, - скривившись, понял Сенька. - “Так просто не отделаешься”.

Тут еще нога разболелась.

– Лопатник-то дома! - попытался он объясниться. - Я это… портки еле успел! Ты ж сама видала - на подрыве шел…

Извозчица начала разбирать вожжи:

– Дома, говоришь? Поехали домой…

– Э-э, - забеспокоился Шалый. - Возила, жалость поимей! Там мусора шуруют!

– То у них бесплатно и катайся, - сварливо отозвалась спаситель, чмокая губами. - Н-но, пошла, родная.

Лошадь, вздохнув, переступила на месте. Пролетка, жалобно скрипнув, дернулась.

– Стой! - Сенька наконец понял, что надо действовать. - Ладно, конячница, пошли! Сейчас заплатют…

– Дурку не гони, - солидно возразила извозчица, но все же добавила: - Тпруу…

– Да бейцы под трамвай, что заплатят! - воодушевился Сенька. - Да и с кушем еще!

Извозчица немного помедлила, вздохнула:

– Смотри себе: соврал - трамвай за счастье станет… Пошли.

– Ты волыну-то отдай, - напомнил Шалый, осторожно выбираясь из пролетки и стараясь не ступать на раненую ногу.

Но извозчица только сумрачно хмыкнула в ответ:

– Пообожду. Шагай…

Прихрамывая, Сенька пересек колодец двора, остро провонявший кошками, зеленью, жареной рыбой и другими до сердечной тоски знакомыми ароматами.

Нашарил во тьме почти слившуюся с каменной стеной дверь и, перекосив лицо в непонятной гримасе, постучал условным стуком. Обернулся к извозчице. Та неспешно вытянула из кармана Сенькин «тэтэшник», поставила на боевой взвод.

– Чего ты вздернулась? - Шалый облизнул пересохшие губы. - Тут только женщины. Маруха здесь у меня.

За дверью послышались неторопливые шаги. Щелкнул замок. На пороге, в пятне тусклого света керосиновой лампы, стояла полная немолодая еврейка с темными усиками на верхней губе.

– О! - без всякого удивления произнесла она, глядя поверх Сенькиного плеча на извозчицу. - Давима Марковна?

Шалый дернулся, но сделать ничего не успел. От мастерски нанесенного удара в живот он покорно сложился вдвое, а потом и вовсе улегся на грязный пол у ног хозяйки, жадно ловя ртом воздух.

– А-а… - понимающе протянула хозяйка, давая дорогу непрошеным гостям.

А извозчица, она же начальник отдела по борьбе с бандитизмом Одесского уголовного розыска Давима Марковна Гоцман, переступила порог дома, волоча за собой по полу, словно тряпку, скрючившегося Сеньку.

Несмотря на глубокую ночь, коммунальная квартира, по бескрайнему коридору которой уверенно передвигалась Гоцман, не спала. Двери многочисленных комнат были гостеприимно распахнуты, будто для того, чтобы всякий мог убедиться: живут здесь люди небогатые и отягощенные множеством забот. Заглянув в одну из комнат, Гоцман обнаружила лежащую на топчане больную старуху, хриплое дыхание которой было слышно ей еще из коридора. Из другой комнаты вяло ползли сдавленные, прерывистые звуки скрипки. Гоцман, не переставая сжимать в руке пистолет, быстро заглянула и туда.

– Уже? - с выражением полной покорности на лице произнес мальчик лет шести, опуская скрипку-половинку.

Кухня встретила Гоцман натужным гудением керосинок, громом кастрюль и запахом чего-то неуловимо съестного. А также радостным восклицанием немолодой женщины, стремительно появившейся из облака кухонного чада:

– Дава!..

– Здравствуйте, тетя Ада, - вежливо ответила Гоцман, окидывая взглядом кухню.

– Шо Гута Израилевна?.. - по-видимому, этот вопрос мучил женщину давно: столько любопытства светилось в ее глазах.

– Умерла, - так же сдержанно сказала Гоцман. - Еще года два назад.

– Ай-ай-ай, - огорчилась хозяйка, вытирая руки полотенцем. – Еще тогда, подумать только! А я хотела до нее зайти.

– Таки уже не спешите, - посоветовала Гоцман.

Пожилая женщина собиралась сказать что-то еще, но тут из туалета появился немолодой мужчина в тельняшке и поношенных кавалерийских шароварах и умело оттеснил ее вглубь кухни.

Оставалась одна-единственная дверь - самая неприметная на фоне всех прочих. Пожалуй, человек, не обитающий в этой квартире, не сразу обратил бы внимание на эту дверцу, ведущую наверняка в какой-нибудь захламленный чулан или, на худой конец, в холодную комнату, где хозяйки держат скоропортящиеся припасы.

Остановившись перед убогой дверцей, Гоцман нахмурилась. Её решительное красивое лицо приобрело задумчивое выражение. Она слегка пожевала губами, оглянулась на провожавших её любопытными взглядами обитателей квартиры. Их головы высовывались из всех комнат, они маячили на пороге кухни и туалета.